Тут дед ввернул еще какие-то слова, которых я не знаю. К тому же двадцатого он получит пенсию и все вернет. Если надо, даже с процентами. А не задолжал ли дед ей уже какую-то сумму? – припомнила вдруг Гудрун, и тут уж дедушка оскорбился не на шутку: если он и занимал у нее сколько-то, то уже точно все вернул – до последней кроны.
Едва я допил колу, как Гудрун вытащила кошелек, который сама называла портмоне, и протянула деду две пятисотенных банкноты. Дед рассыпался в благодарностях, даже руку ей поцеловал, и вскоре мы уже сидели в машине.
– Если она тебя спросит, то я все ей вернул, – предупредил дед.
– В смысле?
– Гудрун дико забывчивая. Бывает, одолжит мне денег, а сама забудет.
– Так ты, значит…
– Да знаю, знаю, тут я не герой. Но денег у нее немерено, ты не думай. С голоду не умрет, из дома ее тоже не выселят. Я ее доходы проверил – заглянул в налоговые бумажки. Так вот: она вполне может себе позволить мраморную виллу с джакузи.
– Если хочешь, чтобы я тебе помогал, то расскажи, почему вы с папой поссорились.
Дедушка поразмыслил и пришел к выводу, что предложение стоящее.
Домой мы возвращались проселочными дорогами – видимо, чтобы не столкнуться с полицейскими. Дед рассказывал о папе. Иногда мне казалось, будто он говорит о ком-то незнакомом.
Папа считал, что дедушка – скверный пример для нас с Бертиной, и деньги ему одалживать не желал. По мнению папы, дед был транжирой. Дедушка и не спорил: с деньгами он управляться не мастак, пусть папе и стоило бы хоть немножко поделиться. Ведь дед когда-то кучу монет угрохал на его воспитание. Заслышав такое, папа возмутился: дед его воспитанием не сказать чтоб заморачивался, а деньги если и тратил, то совсем на другое. Нет, дедушка не отрицал, что и на курево тратился, и на всякое веселье…
Они поссорились, дед вспылил и пригрозил заявить в налоговую о папиных доходах, которые тот утаивает. Вообще-то сообщить «органам власти» – это его обязанность. И тут я влез с предположением о «контрабандных деньгах». Впрочем, я и сам не знаю, что такое контрабандные деньги.
Дед озадаченно посмотрел на меня и спросил, к чему это. Я сказал: «Гашиш». Тогда я явно знаю о папе больше, сказал дед. В определенном смысле так и есть. Поэтому я выложил все – о гашише, который папа вывозил из Марокко, о том, что именно по этой причине мы поехали туда отдыхать, о том, как папа, разбогатев, стал наркобароном.
Дед хохотал так, что с трудом удерживал руль. В конце концов он съехал на обочину и уставился на меня.
– То есть твой отец торговал гашишем?
– Думаю, да.
– Рабочие у него получали деньги «грязными», на налогах он точно сэкономил. Но чтобы еще и гашиш?.. Ты прямо наверняка знаешь?
– Нет.
– Ты сам-то у него гашиш видал?
– Да я понятия не имею, как этот гашиш выглядит.
Глава 24
Он стоит на пороге. Капюшон опущен, лица не видно. Незнакомец не двигается, словно ждет чего-то. Вцепившись в одеяло, я сажусь и спрашиваю, чего ему надо. Не отвечает – лишь молча смотрит на меня из мрака капюшона. Я спрашиваю, зачем он пришел. Почему не оставит меня в покое? Он поднимает правую руку и сбрасывает капюшон.
В этот момент я всякий раз просыпался. За миг до того, как мог увидеть его лицо. Вот теперь я и правда полусижу в кровати, вцепившись в одеяло. Но дверь закрыта. Здесь только я и темнота. Наконец-то хоть чуть-чуть поспал, но сейчас только половина второго, значит, спал я недолго.
«Если тебе порой снятся кошмары, это нестрашно», – сказал психотерапевт. Но если одинаковые и часто мучают, это ненормально. Чтобы понять это, мне и терапевт не нужен.
Чистых простыней в шкафу почти не осталось. Из самой глубины достаю последнюю, пахнет от нее плесенью. Старую я стащил с кровати и повесил сушиться прямо в шкафу, чтобы дедушка не обнаружил мокрое пятно.
Опять улегшись, я с головой укрываюсь одеялом. Потолок, стены, темнота, узкая щель, чтобы видеть комнату. Закрыть глаза. Открыть глаза. И все по новой. Вот бы взять и вырубить меня, чтоб я заснул!
На полке лежала черная толстовка – я захватил ее из дома. Капюшон на ней можно свернуть и спрятать. Я встал. Толстовка, которая прежде была мне велика, теперь впору. Раз уж я все равно поднялся, можно дойти до туалета, вот только ни капли выдавить из себя не могу.
Дед беспробудно дрыхнет, хотя я нарочно громко топал на кухню и с шумом наливал и пил воду. Вот я вернулся в комнату, убрал на место толстовку и посмотрел на засунутую в самые недра шкафа большую спортивную сумку. Из-за стенки доносились раскаты лодочного мотора, значит, дед по-прежнему спал. Поэтому я безо всяких опасений вытащил сумку из шкафа.
Она была набита доверху, даже молния едва расстегивалась, а когда я ее все-таки открыл, вывалилась пачка банкнот. Я достал из рюкзака блокнот и отыскал в конце чистый листок. Содержимое сумки я разложил в четыре кучки. Записал на листке числа, соответствующие каждой. Будь у меня выбор, поменял бы физкультуру на дополнительную математику. Складываю я без калькулятора, хоть сейчас числа и многозначные.
Рев в соседней комнате стих, я сел, прижавшись спиной к двери, попытался упереться ногами в кровать, чтобы дверь было труднее открыть. Ноги не дотягивались, и если бы дедушка решил заглянуть, убрать сумку я не успел бы. Но шарканье постепенно стихло.
Я торопливо спрятал деньги в сумку, сумку в шкаф и как раз закрывал дверцу, когда шаги вновь стали громче.
– О, не зря мне что-то послышалось, – дед заглянул в комнату. – Мне опять приспичило посреди ночи. А тебе не спится?
– Не спится.
– Хочешь, на кухне посидим?
Я встал и пошел за дедом.
– Сигарета ночью – что может быть лучше? – радовался он.
Глава 25
Про налоги ни я, ни Юаким толком не знаем. Нам было известно лишь, что взрослые должны выплачивать часть заработанных денег государству – благодаря этому учителя получают зарплату, кто-то чистит на улицах снег, а скульпторы получают возможность создавать статуи всяких знаменитостей.
Юаким считает, что налог вычитается из зарплаты, но мне почему-то запомнилось, что папа переводил деньги на счет государству. Мы оба слышали, как взрослые жалуются – мол, налоги чересчур высокие. Хотя о том, что школа у нас бесплатная и мы несколько месяцев можем задаром лежать в больнице, – об этом они забывают.
Это все означает, что доход у тебя намного меньше, чем на первый взгляд кажется, потому что сколько-то забирает государство. Оно пытается взять свое, даже когда я покупаю газировку или шоколад. Это называется налогом на добавленную стоимость. Звучит безобидно, но это лишь кажется.
Мы с Юакимом сидели возле школы, на самых задворках, повернувшись спиной к свободе, и говорили о том, что заработать деньги и скрыть это от государства – довольно выгодно. Но почему папа хранил их в сумке и не положил в банк? Ведь в банке проценты платят, пускай и небольшие. Поразмыслив немного, Юаким обрадовался: ну конечно, у государства имеются компьютеры, и они за всеми следят. Видеокамера, которая висит над входом, наверняка напрямую подключена к какой-нибудь государственной системе слежения. А в гараже никаких камер и систем нет. Лучше не придумаешь, если собираешься спрятать незаконные деньги.
