Его надеждой, конечно, были «активисты». Они представляли собой прямую противоположность сторонников «теории гниения» и в известной мере отражали целое течение буржуазно-общественной мысли Финляндии в отношении России. Первую скрипку здесь играли представители крупной торговли и промышленности, связанные так или иначе с Россией; заводчики и фабриканты, работавшие на русский рынок до войны; крупные землевладельцы, по преимуществу финны, а не шведы, из смежных с Россией губерний, а также мелкие крестьяне, опять-таки из восточных губерний, наживавшие раньше большие деньги от петроградских дачников.
Все эти элементы поддерживали тесное экономическое общение с Россией, в годы же войны они богатели не по дням, а по часам. Достаточно вспомнить, например, что до войны 9/10 всего производства бумаги в Финляндии шло на русский рынок; почти такие же цифры давали древообрабатывающая промышленность и производство сельскохозяйственных машин. Из России шли дешевый хлеб, сырье, нефтяные продукты и уголь. Само собой понятно, что с установлением большевистского режима в России этому тесному экономическому общению был положен конец. Хлеб пришлось ввозить из Америки, но «благодетель рода человеческого», знаменитый американский продовольственный диктатор Гувер, из благородства ставил тяжелые условия оплаты и обесценивал финляндскую марку, которая еще в январе 1919 года котировалась на лондонской бирже из расчета 40 марок за фунт стерлингов, а осенью того же года докатилась до 120. То же самое случилось и с ввозом мяса, свинины, сахара и других продуктов первой необходимости, которые раньше ввозились из России, а ныне из далекой Америки при общем остром недостатке тоннажа в Европе.
Положение вывоза представляло столь же печальную картину. В стране лежали громадные партии бумаги, преимущественно ротационной, заготовленной для России на сотни миллионов марок. Во избежание появления безработицы, которая могла бы толкнуть рабочие массы, только что побежденные в жестокой гражданской войне, на новые выступления, – фабрики продолжали работать на всех парах, не имея заказов. Между тем нуждавшиеся страны ввозили бумагу обыкновенно из Швеции, Норвегии и Германии, а о Финляндии вовсе почти не знали. Сами же финляндцы не имели аппарата для большой международной торговли, для широкого товарообмена на началах компенсации. Но даже если бы он был налицо, все-таки не подлежало сомнению, что надолго торговый баланс окажется не в пользу Финляндии. Это оправдалось впоследствии в полном объеме. Когда мы пишем эти строки (май 1921), статистика внешней торговли молодой республики за истекшие два года дает крайне печальные для нее цифры: ввоз продуктов первой необходимости, сырья, фабрикатов и полуфабрикатов на 150 % превышает вывоз. В результате – финская валюта обесценена, в Стокгольме финская марка понизилась до 8 эрэ вместо 72 паритетных, несмотря на то, что в летние месяцы 1920 года вывоз строительного леса, главным образом в разрушенные северные департаменты Франции, был необыкновенно велик.
Дальновидные торгово-промышленные деятели Финляндии еще ранней весной 1919 года предсказывали неизбежность сильного экономического кризиса как результат отсутствия вывоза в Россию; они предостерегали горячие умы и от чрезмерных надежд на покупательские способности новых государственных образований в Балтике (Эстонии, Латвии и Литвы), которые якобы должны заменять собой отсутствующую Россию. Во-первых, страны эти сильно обнищали за годы войны, германской оккупации и революции; во-вторых, их вывозные способности весьма ограничены; кроме леса, который сама Финляндия вывозит, некоторого количества льна и отдельных сельскохозяйственных продуктов, они ничего не могут давать. Налаживание же серьезных экономических сношений с Украиной, Польшей и Кавказом представлялось чрезвычайно затруднительным ввиду неустойчивого политического положения этих стран; большие города переходили там по несколько раз из рук в руки, большевики то уходили, то вновь появлялись.
Но экономическое положение самой Финляндии не позволяет сидеть долго сложа руки и ждать у моря погоды; если в результате хотя бы и самого интенсивного товарообмена вывоз все-таки будет составлять всего одну треть ввоза и марка будет продолжать падать, то от этого последует неизбежное повышение цен на внутреннем рынке с неизбежными требованиями о повышении заработной платы, забастовками, локаутами и сокращением производства.
Единственный выход отсюда – открыть возможно скорее ворота в России, очистить Петроград как ближайший к Финляндии центр от большевиков и тем заложить прочный фундамент для повсеместного устранения Советской власти и постепенного возрождения России.
Таков приблизительно был ход мышления торгово-примышленного класса Финляндии или наиболее просвещенной его части, незатуманенный националистическим угаром, ранней весной 1919 года, т. е. вскоре после моего приезда в Гельсингфорс. Развитию этой мысли способствовали, конечно, еще некоторые весьма веские соображения внутреннеполитического характера, по преимуществу классового происхождения.
Финляндцы рассуждали так:
– До тех пор, пока в России продержится советский режим, финляндский пролетариат неизбежно будет агрессивен. Правда, в настоящую минуту, когда у него еще не залечены раны от недавнего жестокого поражения, которое он понес от Маннергейма, он как будто «смирился» и даже собирается участвовать в выборах на легальных началах. Но где гарантии, что с дальнейшим упрочением Советской власти в России финские рабочие массы вновь не окрепнут духовно и физически? Где гарантии, что Ленин вновь не спровоцирует их на выступление и в этот раз не поддержит их всеми имеющимися в его распоряжении средствами? Кто нам тогда поможет? Не немцы ведь, которые теперь сами вынуждены отбиваться всеми силами от спартаковской волны, грозящей их захлестнуть? А избавились бы мы в свое время от коммунистического правительства в Гельсингфорсе, если бы в напряженнейший момент борьбы под Таммерфорсом в апреле 1918 года германские дивизии фон дер Гольца не высадились поспешно в Хаттгэ и не ударили в тыл красным батальонам. Помогут ли нам в подобных же условиях англичане, французы или американцы?
А Финляндия – ключ от европейских ворот для большевиков; это для них окно в Европу через Скандинавию. Мыслимо ли, чтобы они навсегда отреклись от захвата такого лакомого куска? Мыслимо ли, чтобы финляндские рабочие массы вообще не находились в состоянии постоянного коммунистического брожения, если под боком у них находится такой мощный очаг пропаганды, как Петербург?
Отсюда – другой повелительный вывод о необходимости для Финляндии участвовать так или иначе в изгнании большевиков из Петербурга – и чем скорее это осуществится, тем лучше для самой Финляндии. Hannibal ad portas…
[7]
Когда же сторонникам этих идей другие буржуазные мыслители и политики, приверженцы «теории гниения», указывали, что в России, мол, возможен только либо Ленин, либо царь, что если Ленин будет убран при содействии финляндских штыков, то на трон воссядет… Кирилл Владимирович (он жил тогда в Гельсингфорсе, и его часто встречали в ресторане Socitetshuset) и над независимостью Финляндии вновь будет поставлен крест, когда торгово-промышленников запугивали этой перспективой, они обыкновенно отвечали:
