Спустя некоторое время в Гельсингфорсе с легкой руки П. Н. Милюкова и С. Д. Сазонова стали давать новое толкование отмеченным выше оговоркам в вопросе о признании независимости Финляндии. Это был момент (апрель и май 1919), когда знаменитый Совет четырех под напором социалистических партий, высказывавшихся почти единодушно против всякой интервенции – явной или замаскированной, счел нужным поставить Колчаку ряд условий более или менее демократического характера в особой торжественной ноте. Колчак – помните – в столь же торжественной форме должен был дать прямой ответ со всеми вытекавшими отсюда обязательствами. А так как в сей ответной ноте, оцененной тогда Советом четырех «в общем и целом удовлетворительной» (именно только удовлетворительной, а не исчерпывающей), Колчак вновь связал вопрос о независимости Финляндской Республики некоторыми оговорками, – то гельсингфорсская политическая организация Юденича, признававшая безоговорочно «державный авторитет Верховного Правителя», сочла нужным пуститься на следующую политическую эквилибристику ad usum delphini, в наивном расчете, что финляндцы ее не разгадают.
Принципиально, мол, вопрос о признании независимости Финляндии не вызывает никаких возражений, совершившийся факт должен быть санкционирован. Но есть некоторые чисто стратегические соображения, по которым это не может быть сделано сегодня, или же если это должно последовать во что бы то ни стало именно сегодня, то отдельные оговорки необходимы.
Например, никто не возьмется сказать, останется ли Москва столицей после ухода большевиков или же Петроград вновь вступит в свои права. Если же случится последнее, то допустимо ли, чтобы государственная граница проходила в 34 верстах от незащищенной столицы без всяких гарантий военного свойства? Допустимо ли, чтобы в непосредственной близости к Петрограду независимая Финляндия, могущая не сегодня завтра вступить в любую антирусскую коалицию, располагала такими мощными фортами, как Ино с его дальнобойными орудиями? Допустимо ли, чтобы балтийский флот был заперт в Кронштадте и не имел никаких опорных пунктов на северном берегу залива?
Ведь в таком случае Финский залив превратится скоро для России в новые Дарданеллы, ключ от которых, вместо того чтобы лежать в дырявых шароварах турок, находился бы в руках крепких финнов…
Но все эти вопросы – рассуждали далее советники Юденича из Национального Центра – найдут себе удовлетворительное для обеих сторон разрешение путем взаимных уступок, как только Россия избавится от большевиков. Например, выгодный для интересов Финляндии торговый договор (если хотите, назовите его экономической конвенцией) мог бы компенсироваться некоторыми стратегическими льготами в пользу России, точно очерченными в особом договоре. Но все это – дело будущего законного российского правительства, т. е. Учредительного (Национального) собрания.
Естественно, что финляндцев эти туманные речи не удовлетворили, а напротив, еще более озлобили.
Значит, сами русские, т. е. именно те, которые уже представляют себя в роли хозяев завтрашней России, считают, что наша независимость будет только условной, что Свеаборг, например, должен будет остаться русской морской базой, что в каких-нибудь других пунктах будут стоять по-прежнему русские гарнизоны, а Бобриковы и Зейны, пожалуй, еще возродятся в каком-нибудь новом образе… Но ведь те же русские сегодня просят у нас помощи для борьбы с большевиками, т. е. просят крови наших граждан. А есть ли гарантии, что по выполнению своей непосредственной задачи они вновь не обрушатся на нас и силой штыков не заставят Финляндию подписать ту именно военно-стратегическую конвенцию, которая уже сегодня рисуется им неизбежной?..
Сторонники «теории гнета», разумеется, шли еще дальше. Для них парижский «манифест», колчаковская ответная нота союзникам и последующие толкования гельсингфорсских русских «диктаторов» оказались блестящим козырем для усиления антирусской пропаганды.
Пусть Россия действительно гниет в объятиях большевиков, пускай гниет еще десятилетие-другое, пока мы сами не окрепнем, а вместе с нами и другие составные части бывшей Российской империи. Процесс ее разложения должен быть доведен до конца – вот единственное спасение…
* * *
Начался флирт с правительствами новых окраинных государственных образований. Заговорили о необходимости создания «диагональной» лиги народов, которая обнимала бы новые государства, расположенные между Финским заливом и… Батумом. Эта идея, если не ошибаюсь, родилась в Ревеле, а патент на нее взял петербургский приват-доцент Шип, бывший министр иностранных дел эстонского правительства и тогдашний делегат Эстонии в Лондоне. «Диагональная» линия шла бы, по его мысли, из Гельсингфорса через Эстонию, Латвию, Белоруссию (включая, конечно, и Смоленск), Украину, Кубань и северокавказские республики в Грузию; конечной ее целью было «на всякий случай» загнать Россию в пределы княжества Московского, где бы она вообще скоро задохнулась или обросла густой шерстью наподобие, скажем, Монголии или Тибета…
Финляндское правительство (Маннергейм еще находился тогда у власти) сдержанно-осторожно прислушивалось к этим разговорам; оно не «ангажировалось», во-первых, уже потому, что в международно-правовом отношении Финляндия занимала тогда совсем иное положение, чем другие окраинные государственные образования. Последние в самом деле рассматривались в Париже на мирной конференции как «gouvernements provisoires» (временные правительства) или в лучшем случае как «gouvernements de fait» (фактические правительства), тогда как Финляндия уже была признана de jure как полноценный субъект международного права. В Ревеле и Риге сидели представители Антанты на правах «комиссаров» (даже не дипломатических агентов, как принято со времен Венского конгресса в отношении полусуверенных государств); в Гельсингфорсе же находились подлинные ministres plenipotentiaires (посланники), должным образом аккредитованные, с большим штатом секретарей и атташе, а финляндское правительство устраивало торжественные приемы «дипломатического корпуса» – совсем как подобает суверенному государству.
В Париже опять-таки Совет четырех подчеркнуто небрежно обращался с делегатами Эстонии, Латвии, Литвы и Украины. Клемансо, например, которого никто, конечно, не станет обвинять в чрезмерной симпатии к России, принимал их оптом, т. е. собирал их воедино в каком-нибудь второстепенном зале и там читал им «вербальные» декларации, после чего обыкновенно никаких дискуссий не происходило…
В бытность мою в Париже по делам северо-западным, о чем речь впереди, я слышал много забавных рассказов на эту тему. Один какой-то делегат окраинного государства просидел в приемной у Клемансо целых пять часов, так и не удостоившись аудиенции, несмотря на то, что уже после его прихода «Тигр» нашел время принять одного за другим целую серию представителей самых экзотических стран, вплоть до Либерии. Другой делегат был ограничен в праве жительства в Париже, третьему не дали визы в Лондон и т. д.
Была еще одна причина, почему финляндское правительство и руководящее общественное мнение сугубо сдержанно относились к разным проектам «диагональных» лиг.
Политика Антанты в русском вопросе шла тогда зигзагами.
