4) что мы уверены, что Союзная Военная Миссия, снабжающая боевыми припасами Русскую армию, будет продолжать таковое снабжение также и продовольствием, амуницией и др. снаряжением через военного министра, а равно окажет нам финансовую поддержку;
5) что независимо от сего представляется неизбежным вступить в переговоры с эстонским правительством о получении новой областью выхода к морю в портах Эстонии для обеспечения взаимных торговых сношений.
Вполне уверенные, что всероссийское правительство адмирала Колчака оценит создавшуюся обстановку одинаково с нами, мы, извещая о происшедшем и о принятом нами решении Верховного Правителя Колчака, одновременно с сим просим представителей Соединенных Штатов, Франции и Англии добиться от своих правительств признания абсолютной независимости Эстонии».
Предполагалось, что вслед за этой декларацией будет подписано еще и следующее «соглашение» представителями Северо-Западного правительства и делегатами эстонского правительства:
«г) правительство Северо-Западной области России, включая губернии: Петроградскую, Псковскую и Новгородскую, признала абсолютную независимость Эстонии;
2) Эстонское правительство обещает оказать немедленную поддержку русской Северо-Западной армии вооруженной силой, дабы освободить Петроградскую, Псковскую и Новгородскую губернии от большевистского ига и установить в Петрограде демократическое правительство;
3) Военное командование союзными силами объединено в руках генерала Юденича и генерала Лайдонера, через которых Союзная Военная Миссия снабжала и продолжает снабжать боевыми припасами, необходимыми для вышеупомянутых целей».
Но это «дополнительное соглашение» в последнюю минуту не было подписано эстонскими министрами под предлогом, что они должны раньше обсудить этот вопрос в Совете министров. Оно так и осталось односторонним документом.
Факт, во всяком случае, что эстонцы получили тогда не одну, а несколько деклараций Северо-Западного правительства о признании абсолютной независимости плюс обязательство ходатайствовать об этом перед Антантой и Колчаком. Этого же, естественно, они добивались и раньше, будь то в Гельсингфорсе или в Ревеле. Поэтому и теперь, при наших парижских переговорах, они с таким чувством удовлетворения встретили заявление Б. В. Савинкова о необходимости для него заручиться полномочиями из Омска.
Еще один вопрос, помню, поставили они перед закрытием заседания.
– Если вы так уверены, – сказал профессор Пийп, обращаясь к Савинкову, – в победе именно демократии в России, то почему же вы как представитель этой демократии боитесь выдать нам «хартию вольностей», т. е. признание за нами права на самоопределение?
Савинков подумал и ответил так, как в ту пору отвечали все сторонники «единой и неделимой»:
– Никто сейчас не уполномочен расчленять Россию, но в Учредительном собрании мы будем стоять за вас…
Эстонцы усмехнулись.
Когда мы вышли на улицу, Чайковский сказал:
– С этими господами у нас ничего не выйдет…
Но не один только Чайковский в своем высоком звании главы Северного правительства придерживался тогда мнения, что русской демократии, в том числе и социалистической, ни под каким видом не следует уступать назойливым требованиям балтийских окраин о независимости. Помню, уже спустя год после описываемых здесь событий, когда Северо-Западного фронта уже не было, а Юденич уже находился в Париже, я встретился в Праге с эсеровским лидером Минором. У нас зашел разговор о ревельской эпопее, о политике Северо-Западного правительства и, в частности, об Эстонии. И вот «подлинный эсер», а не какой-нибудь отщепенец Савинков, в самых категорических выражениях стал доказывать мне, что основной ошибкой всех тогдашних русских политических деятелей в Ревеле было… признание независимости Эстонии.
– Русская демократия, – говорил Минор и, конечно, не преминул прибавить «трудовая», – разумеется, полностью принимает принцип самоопределения народов, и вы помните еще, что он красной нитью проходил через всю нашу деятельность еще в Петрограде со дня Февральской революции до большевистского захвата власти. Но методы практического применения этого принципа различны в зависимости от общей международной обстановки. Германские социал-демократы, так называемые шейдемановцы, помните, тоже стояли за принцип самоопределения, а между тем в вопросе, например об Эльзас-Лотарингии, они занимали особую позицию, продиктованную им исключительно экономическими соображениями… Кроме того, вас в Ревеле просто шантажировали, и в первую голову господа англичане. Так я и мои политические друзья, так мы и смотрели в свое время на ваши ревельские события, но мы не вмешивались в них по чисто тактическим соображениям…
Под последними О. С. Минор понимал, очевидно, «своевольное» выступление группы социалистов-революционеров Северо-Западной области, которая год тому назад решила участвовать в Северо-Западном правительстве, делегировав для этой цели двух своих членов в кабинет Лианозова, причем ни тогда, ни после они не были за это преданы анафеме пражским или парижским эсеровскими комитетами. Напротив, насколько мне известно, первосвященник эсеровской доктрины В. М. Чернов, посетив Ревель после бегства из Советской России осенью 1920 года и выслушав заявления местных эсеров об условиях, в которых они принимали участие в деятельности Северо-Западного правительства, вполне одобрил их тактику.
Мало того. Блок русских социалистов в Ревеле, в котором участвовали некоторые видные партийные работники при образовании Северо-Западного правительства, вотировал ему доверие и поддерживал его декларации, в частности его решения о признании независимости Эстонии.
Конечно, post factum критика всегда легче дается, но было бы полезнее, если бы эсеровские деятели обладали даром меттерниховской предусмотрительности ante factum. Тогда, быть может, и черновская аграрная реформа не попала бы так «случайно» в руки большевиков.
Глава IX
Союзники и балтийские народовы
[25]Еще надо отметить, что и среди союзников я не встречал тогда в Париже сколько-нибудь определенного взгляда на вопрос об устройстве бывших балтийских окраин. Это произошло оттого, что одни (как, например, англичане) до поры до времени, т. е. до окончания работы мирной конференции тщательно скрывали свои карты, а другие действительно еще не имели никакого взгляда.
«Демократические» принципы Вильсона, во имя которых новый мир и должен был строиться в Париже, с одной стороны, подсказывал союзникам, которые все без исключения распинались тогда за демократию, некоторую, что называется, «largesse»" в вопросах о самоопределении и независимости: народы ведь за это якобы и сражались четыре года. Но с другой стороны, принять целиком без оговорок в отношении России старую программу Бетмана-Гольвега об отторжении ее западных окраин и образовании из них независимых государств – унаследовать эту гогенцоллерновскую программу – значило поставить вверх ногами основу мирной конференции: народы сражались ведь против прусского милитаризма, против политического пруссачества, а оказывается, что он вовсе не был так чудовищен, раз «демократическая» мирная конференция заимствует у него программу устройства десятка миллионов людей, населяющих бывшие русские западные окраины…
