Фактически, однако, снабжение и продовольствие на первых порах поступали от эстонцев, в их же руках находились и пути сообщения – водные и железнодорожные, ведшие из района действий корпуса к внешнему небольшевистскому миру. Правда, это оружие и снабжение эстонцы брали не из своих кладовых и цейхгаузов, каковых у них не было, а от англичан, приславших первый транспорт, как только залив счистился от льдов, с которыми они шли. Правда также и то, что если в апреле и мае эстонцы честно раздавали это оружие также Северному корпусу, это делалось из сухого расчета использовать русские силы для отражения отчаянных натисков Троцкого на Нарву.
Но по мере развития успешных операций Корпуса в направлении и на Гатчину – Ораниенбаум фактическая его зависимость от Эстонии, несмотря на формальное расторжение акта о неподчиненности, не только не убавлялась, но заметно росла. Требовалась уже не только помощь оружием, снабжением и предметами обмундирования, но и продовольствием, с одной стороны – для численно разросшегося корпуса, а с другой – для населения освобожденных уездов Петроградской, Псковской и Новгородской губерний, обреченного большевиками при отходе на голодную смерть.
В гражданско-политическом и административном отношении Северный корпус по мере своего продвижения в глубь России, а равно и население края были предоставлены всецело злой и доброй воле двух-трех начальников в лице генерала Родзянко, полк Джерошинского и знаменитого «героя» Булак-Балаховича. Что эта воля не была доброй, а напротив, самой злой из всех когда-либо существовавших на белых фронтах, доказывать здесь лишний раз не приходится. Эти «начальники» никому ведь не подчинялись, ни перед кем не отвечали. Виселица работала вовсю. Грабежи и буйство были нормой «управления». Самодеятельность населения в деле элементарной организации гражданский жизни и обеспечения насущных потребностей рассматривалась как бунт, как приверженность к большевизму. Крестьян обирали до ниточки.
Далее, при корпусе не существовало никакой политической организации, а что до его мнимой зависимости от Юденича и от образованного при нем Политического совещания, то достаточно сказать, что командование корпуса долго вообще не признавало Гельсингфорса и даже подчеркнуто его игнорировало. Потребовались впоследствии, в течение июня и июля, две поездки Юденича и членов Совещания в район фронта и в Ревель, чтобы убедить Родзянко, Крузенштерна, Балаховича в необходимости признать указ Колчака о назначении Юденича главнокомандующим Северо-Западного фронта с преобразованием «корпуса» в «армию».
Юденич долго колебался, предпринять ли ему эту поездку в районе действия Северного корпуса или нет, опасаясь «скандала» перед лицом войск и союзных военных представителей. Потребовались, во всяком случае, сильные доводы психологического порядка, чтобы убедить его в необходимости выйти, наконец, из гельсингфорсской гостиницы и показаться на фронте, «Главнокомандующим» которого он назначен. Такой психологический нажим, помню, был произведен мною, как только мне стала известна при посещении Ревеля картинка военного и гражданского управления Родзянко в освобожденных местностях.
Юденич долго не соглашался с моими доводами в пользу немедленной поездки на фронт, указывая на то, что они только испортят дело, если явиться туда «с пустыми руками», т. е. без оружия, снабжения и продовольствия, которых союзники, несмотря на свои обещания, все еще не дают. Когда же, наконец, я стал говорить о том, что в обществе, в широких народных массах и даже в рядах армии пошел ропот «против Главнокомандующего, сидящего в Гельсингфорсте в гостинице», Юденич сказал:
– Хорошо, я еду.
И через несколько дней он действительно поехал на французском миноносце, где ему были оказаны соответствующие его чину военные почести. При этом произошел следующий курьез.
На территории Финляндии Юденич, конечно, не смел мечтать о генеральском мундире. Стоило бы ему показаться в таком мундире на улицах Гельсингфорса – и первый попавшийся полицейский подверг бы его задержанию при восторженном одобрении толпы. Поэтому процесс переодевания произошел уже на самом миноносце в капитанской каюте. Но оказалось, что у «Главнокомандующего» нет с собой и орденов, в том числе и Георгия, который он получил за Эрземум, а между тем войскам и населению надо показаться «как следует». Выручила находчивость одного из адъютантов Юденича, молодого полковника Покотило, который в последнюю минуту откуда-то «заимообразно» достал ордена, включая Георгия, и передал их Юденичу.
Французский миноносец благополучно отплыл к берегам Эстонии.
Надо полагать, что Юденич видел и слышал там многое. На некоторых участках фронта его хотя и встречали с музыкой и солдаты по приказу начальства во всю глотку кричали: «Здравия желаем Вашему Высокопревосходительству!», но «руководители» армии держали себя в высокой мере самостоятельно и непринужденно. Зато Юденич собственными глазами мог убедиться, что за исключением двух-трех отборных частей масса солдат была не обута, не одета, без самого необходимого белья и без мыла. Попадались и голые в полном смысле этого слова, и такие, на которых были накинуты дамские фуфайки и передники вместо штанов. Продовольствие солдаты корпуса получали в весьма ограниченном размере мукой, салом или соленой свининой от американской комиссии вспомоществования. Но и в этой области, как и в гражданско-административной, царила подлинная вакханалия: всем распоряжались по усмотрению штабы, достойные представители которых через несколько месяцев в большом числе были преданы суду по обвинению в самом циничном казнокрадстве.
* * *
Члены тогдашнего Политического совещания при Юдениче – А. В. Карташев, В. Д. Кузьмин-Караваев и генерал М. Н. Суворов подчеркивали как свой главный актив то обстоятельство, что именно они, а не кто-либо другой, при первом своем посещении Ревеля (7-12 июня 1919) вошли там в соглашение с Американской комиссией вспомоществования и обеспечили, «во-первых, непосредственную выдачу муки для населения занятых местностей, помимо эстонских властей, и во-вторых, отпуск муки, соленой свинины и жиров для продовольствия войск».
Никто, конечно, не станет оспаривать, что это соглашение было заключено ими; никто, далее, не станет возражать против того, что А. В. Карташеву и его коллегам по Совещанию действительно стоило слез подписать при заключении этого соглашения еще и другой документ, по которому в обеспечение отпуска американцами продовольствия им отдавались в виде заклада громадные лесные участки, расположенные в оккупированных уездах Петроградской губернии. Все это верно. Но пусть они скажут, сделали ли они что-либо, чтобы предотвратить возможность той позорной вакханалии, которая воцарилась там в деле распределения продовольствия, создали ли надежных людей и, вообще, оказывали ли они хоть какое-нибудь влияние на планомерную постановку этого вопроса?
Представим здесь слово им в том виде, в каком они сочли нужным это сделать в указанном выше «заявлении», рассчитанном на оправдание их деятельности в качестве руководящих членов Политического совещания.
«Что касается деловых задач по гражданскому управлению в уездах, занятых Северо-Западной армией, то Политическое совещание образовало организацию, построенную на начале сосредоточения всех отраслей управления в руках главнокомандующего, применительно к закону о порядке управления в оккупированных войсками местностях. Ибо совещание полагало, что такая система являлась единственно правильной как по соображениям принципиальным (диктатура!), так и по соображениям практическим. Мы, как уже говорили, не можем не признать, что к 10 августа (т. е. ко дню ревельского coup d’Etat и упразднения Политического совещания) положение дел в области гражданского правления в занятых областях было близко к состоянию разрухи».
