Но и с этими кругами «контакт» тоже долго не налаживался: финляндцы не доверяли ни Юденичу, ни его политическим сотрудникам из Совещания. И когда наконец при содействии некоторых внешних факторов связь установилась и обе стороны приступили к обсуждению конкретных вопросов дня, то оказалось, что и у самого Юденича рыльце в пуху в отношении безусловного признания независимости Финляндии. Но этот факт так ловко был забронирован, что финлянды, при своем неумении составлять международные договоры и конвенции, долго не отдавали себе отчета в его существовании, а только инстинктом его улавливали.
Так, например, в проекте договора с Финляндией, выработанного Совещанием, в статье первой говорилось: «Положение Финляндии в качестве суверенного государства признается без всяких оговорок и ограничений, как совершившийся факт».
Казалось бы – все хорошо. Но читайте, что по этому же поводу писали через два-три месяца члены Совещания в своем упомянутом выше «Заявлении», и вы увидите, что в их мысли оговорки все-таки были.
«Ибо мы по совести, – говорится в этом документе, – могли сказать финляндскому правительству, что дореволюционная политика официальной России в финляндском вопросе не имела корней в русских народных массах, что в сознании русского народа, наоборот, с давнего времени сложилось и твердо укоренилось воззрение на Финляндию как на самостоятельную окраину России, обособленную и в культурном, и в бытовом, и в правовом отношении, и связанную с Империей, в состав которой она входила лишь личной унией, что право Финляндии на территорию, дающую выход к зимнему порту у Ледовитого океана, основано на неоспоримом правовом акте и что в силу всего этого, насколько возможно политическое Предвидение, мы не сомневаемся в том решении русско-финляндскиого вопроса, которое примет всероссийское Учредительное собрание».
Значит – опять колчаковская «санкция» Учредительным собранием! Вопрос, стало быть, в окончательном виде еще не ликвидирован, а потребуется еще решение Учредительного собрания, т. е. то, на что Омское правительство указывало в своей ответной ноте союзникам.
И – имейте в виду: эта «декларация» была выпущена Карташевым и Кузьминым-Караваевым в самом Гельсингфорсе, где требовалась сугубая осторожность выражений, да еще в сентябре месяце, когда Юденич еще мог рассчитывать и действительно рассчитывал на вооруженную помощь Финляндии в самом близком будущем.
В конце концов финляндцы спохватились и договора не подписали. Они, в сущности, прислушались не столько к тому, что говорило Политическое совещание Юденича, сколько ветер оговорок и ограничений.
* * *
Параллельно с переговорами в Гельсингфорсе Политическое совещание сделало попытку договориться и с Эстонией. Был июль месяц. Положение Северного корпуса явно ухудшалось, майские успехи, достигнутые при налете Родзянко на окрестности Петрограда, один за другим ликвидировались. Ямбург пришлось вновь отдать большевикам, к Пскову же, где на троне восседал знаменитый «батька» Булак-Балахович, коммунистическое командование подтягивало значительные силы, и город каждую минуту мог пасть. Настроение в войсках было подавленное, оружие и снабжение от союзников не поступали, среди населения освобожденной территории царило острое недовольство «порядками», заведенными как военным командованием, так и «главноначальствующим по гражданской части», которого поставило Политическое совещание.
Рядом с этим в самой Эстонии, с которой фронт Северо-Западной армии был неразрывно связан, все свидетельствовало о том, что государственный аппарат там постепенно налаживается и упрочивается: Ревель перестал напоминать город, который еще несколько месяцев тому назад находился во владении большевиков.
Исключительные законы, изданные первым правительством Пэтса зимой 1919 года, были отменены, насколько это допускалось состоянием войны; экономическая жизнь заметно оживилась; фабрики и заводы работали; в порту царила бойкая деятельность; крестьянство, в пользу которого правительство только что решило аграрный вопрос при помощи конфискаций крупного баронского землевладения, стойко поддерживало новый порядок и охотно давало казне рекрутов для борьбы с большевиками, а городам – продовольствие.
Учредительное собрание, вышедшее из всеобщего голосования, еще ранней весной провозгласило единогласно независимость страны и поручило коалиционному правительству Штрандмана, в котором преобладающая роль принадлежала социал-демократам, добиваться скорейшего признания этого акта союзными державами. Оно рассчитывало при этом в первую голову на поддержку Англии. Ибо если мы, русские, по свойственной нам великодержавной политической слепоте этого не замечали, то маленькие наблюдательные эстонцы из мелких фактов повседневной действительности, в которой англичане давали им оружие, снабжение, обмундирование и продовольствие (тогда как русским в этом отказывалось), – эстонцы давно уже составили себе убеждение, что независимость Эстонии в интересах Англии.
При таких общественных настроениях в молодой республике Политическое совещание решило начать с нею «конкретные» переговоры о военном сотрудничестве. Оно исходило, однако, из совершенно противоположной оценки положения в Эстонии и рассуждало так:
Реальная обстановка свидетельствует, что большевистская пропаганда неудержимо проникает в Эстонию и эстонские войска, что в этом отношении русская Северо-Западная армия является заслоном для Эстонии, что если наша армия не будет немедленно одета, обута и вооружена, не перейдет в наступление и развалится, то поток большевизма зальет Эстонию, – словом, что безотлагательное занятие Петрограда и нанесение мощного удара русскому большевизму составляет самостоятельный жизненный интерес молодого, еще только слагающегося Эстонского государства…
А если так, рассуждали они дальше, то нет никакого основания спешить с вопросом о признании эстонской независимости и можно лишь говорить о выработке «базиса взаимного признания общности интересов в активном выступлении против большевиков и, в частности, в совместном движении на Петроград».
События, развернувшиеся на фронте и в самой Эстонии спустя три-четыре месяца, показали как раз противоположное: даже после развала и исчезновения армии Юденича Эстония не была «залита потоком большевизма», и эстонская армия тоже не перешла на сторону Троцкого, а напротив, до самого последнего момента, т. е. до подписания Юрьевского мира (29 января 1920), стойко и мужественно отбивала отчаянные атаки Красной армии на Нарву, не прекращавшиеся даже во время мирных переговоров.
При этой глубоко ошибочной оценке «реальной обстановки» в Эстонии члены Политического совещания давали своей мысли следующую теоретическую постановку:
«В борьбе с разложившим отечество большевизмом все народы России обретают право на устроение их государственного бытия в формах самостоятельности, соответственно их усилиям и участию в общем деле победы над разложением».
Само собою разумеется, что эстонцы, которые лучше Карташева знали положение своей страны, не примирились ни с его теоретической постановкой вопроса и ни с практической концепцией о «заслоне», образуемом якобы Северо-Западной армией. Они, во всяком случае, ясно отдавали себе отчет в одном, а именно, что Политическое совещание и Северо-Западная армия больше нуждаются в помощи Эстонии, чем последняя в помощи Юденича. Соответственно с этим премьер-министр Штрандман и ответил приезжавшему в июне в Ревель А. В. Карташеву, что условием sine qua non для конвенции о военном сотрудничестве является безоговорочное признание независимости Эстонии.
