Помню один такой случай.
В Нарве в разгар наступления Северо-Западной армии на Петроград или вскоре после ее поражения в русскую военную тюрьму был посажен по подозрению в сочувствии большевизму некий Садыкер, маленький петроградский журналист, кажется, сотрудник «Дня», служивший до того добровольцем в автомобильной роте в Ямбурге. Дело было пустяшное, никаких улик не было в руках военной прокуратуры, все обвинения покоилось на каком-то доносе, исходившем из Финляндии, где арестованный раньше жил. Тем не менее военные власти, продержав его некоторое время в одиночном заключении, передали его военно-полевому суду, который, как правило, оправдательных приговоров не выносил. Случайно об этом деле узнали мои сотрудники по «Свободе России», которые и обратили на него внимание, конечно, министра юстиции Е. И. Кедрина. Тот горячо принялся за дело, послал ряд срочных депеш военному прокурору, начальнику штаба и чуть ли не «самому» Юденичу с требованием препроводить ему как министру юстиции весь обвинительный материал. Е. И. Кедрин сильно волновался, он знал, что в таких случаях военные власти любят ставить его перед свершившимися фактами. И его предчувствие оправдалось. Целых три дня он ни от кого не получал ответа, несмотря на то, что телеграф действовал вполне исправно, так как Северо-Западная армия располагала собственным проводом между Нарвой и Ревелем, не говоря уже о телефонном сообщении и фельдъегерях и курьерах, которые зачастую катались в поездах между Ревелем и Нарвой исключительно для доставки «подарков» генеральским женам. На четвертые сутки наконец Е. И. Кедрин получает ответную телеграмму с извещением, что его, министра юстиции, депеша пришла с большим опозданием – смертный приговор приведен в исполнение…
Таких «инцидентов» в практике военного правосудия на Северо-Западном фронте было много. В конце концов Е. И. Кедрин не вытерпел и еще до полной ликвидации правительства уехал в Париж, совершив при этом непростительную ошибку тем, что в последнюю минуту дал себя уговорить сохранить за собой звание «министра» Северо-Западной области… на берегах Сены.
Но в Гельсингфорсе, как мы уже указывали, Е. И. Кедрин долго поддерживал оппозицию И. В. Гессена против Юденича. Но это была скорее «оппозиция его величества» или просто фронда, потому что зачастую она питалась преимущественно частными мотивами.
Гельсингфорс вообще был беден людьми – особенно демократическими элементами, и поэтому уже на выборгском съезде, состоявшемся 14 января 1919 года, т. е. месяца через два после провала треповской затеи, верх взяла крупная буржуазия, так называемая торгово-промышленная группа. Это не был съезд по выборам с участием всех группировок русского населения в Финляндии, а своего рода «чашка чая» по приглашению. Формально речь шла об избрании общерусского комитета в Финляндии, которому финляндское правительство готово было присвоить права официального представительства и консультационные функции. В действительности же инициаторы и участники съезда имели в виду образование чисто политического органа для осуществления предстоящих общерусских задач. Само собой понятно, что ввиду изменившейся общемировой обстановки – капитуляции Германии – съезд поспешил выявить свое лицо и в международном отношении. Торгово-промышленная группа, взявшая верх, окрасила себя немедленно в антантофильский цвет – предстояло ведь вести большую политику… Был выбран комитет – любители громких фраз называли его «национальным советом» – во главе с бывшим министром Временного правительства А. В. Карташевым. Товарищами его были выбраны князь Волконский, о котором мы выше уже упомянули, и, если память мне не изменяет, известный петроградский крупный промышленник, директор резиновой мануфактуры «Треугольник» Утеман. Комитет подразделялся на многочисленные подотделы и комиссии, которые с консульскими функциями, разумеется, ничего общего не имели, оставаясь поэтому на положении учреждений «нелегальных».
Решающая роль принадлежала здесь, несомненно, А. В. Карташеву. Она за ним и осталась вплоть до переезда Юденича на южный берег залива (август 1919). Князь Волконский, как бывший товарищ министра внутренних дел царской эпохи, был неудобен. Кроме того, за ним числились германофильские грехи. Утеман же, как крупный промышленник, мало что понимал в той «большой политике», которую предстояло делать. Что же касается остальных членов комитета, то это были преимущественно рядовые крупные промышленники, вроде, например, Ф. А. Добрынина, председателя Правления Страхового общества «Россия», или средние представители либеральных профессий, как, например, присяжный поверенный, бывший член Государственной думы Шефтель.
Несколько более выпуклое положение занимал здесь С. Г. Лианозов, которому через несколько месяцев суждено было стать главою Северо-Западного правительства и политически вести армию к воротам Петрограда. Это был относительно еще молодой человек с хорошим образованием, осторожный, вдумчивый, который умел, когда надо, хорошо говорить, но еще лучше слушать. Крупный промышленник, владелец многих миллионов в России и за границей, он, однако, отлично разбирался в том, что «то, что было – было», что возврата к старому нет и быть не может, что если в результате европейской войны мир вступил на путь широких социальных реформ, которым суждено видоизменить наш общественный строй, то этого не избегнет и Россия, раньше других проделывающая опыт социальной революции, что династия Романовых бесповоротно окончена, что спасение России идет только через подлинно демократическое Учредительное собрание без диктатуры, что земля останется у крестьян без всяких выкупов, явных или замаскированных.
На эти темы мне впоследствии зачастую приходилось говорить с Лианозовым – и, признаюсь, я встречал у него полное понимание духа времени в значительно большей степени, чем, например, у А. В. Карташева, профессора и ученого, состоявшего одно время министром в социалистическом правительстве А. Ф. Керенского. И вздорно, конечно, утверждать, как это сделал через год после описанных здесь событий в личной беседе со мной в Праге осторожный, в общем, вождь правых социал-революционеров О. С. Минор, что англичане, мол, «назначили» Лианозова главой Северо-Западного правительства только потому, что тот запродал им в Баку свои нефтяные копи и вообще способствовал упрочнению их тамошней позиции. Я тоже не стоял и не стою на одной политической платформе С. Г. Лианозовым, мы – политические противники, но мне претит заподозривать всегда противника в корысти и объяснять его действия не только классовыми и классово-психологическими мотивами, но также и обязательно сребреничеством.
Это – недостойно серьезной политической борьбы.
Когда я коснусь непосредственно ревельских событий, приведших к крушению петроградской затеи, я покажу, что С. Г. Лианозов, как и остальные члены Северо-Западного правительства, в отдельности и в целом, делали одну за другой непростительные ошибки, что они постоянно капитулировали перед генералами, в частности перед Юденичем, покрывали без нужды его грехи, что их демократические декларации, за которые Колчак и его парижское представительство их не признавали, оставались все время мертвыми буквами, потому что Юденич как военный министр одной рукой их подписывал, а другой как главнокомандующий их отменял – на фронте и в оккупированных местностях, а они, министры, не находили в себе смелости противодействовать ему и его помощникам, опасаясь провала «всего дела».
