Мария Арбатова в программе «Эмпатия Манучи»
Молчание поощряет, создает иллюзию нормальности, медленно сдвигая рамки морали к большей дозволенности и безнаказанности; ломает человека.
Отношение к жертвам насилия – и физического, и психологического – в нашей стране по-прежнему неоднозначное. И, похоже, так происходит ровно потому, что многие вступают в зависимые больные отношения, как их мамы и отцы, и совершенно теряют адекватность. Насилие становится нормой.
Хотя внешне любой с виду приличный человек осуждает насилие и насильников, но вот что интересно: как только публичный человек рассказывает о том, через что ему пришлось пройти, со всех сторон налетают хейтеры. Слов поддержки от них не дождешься, зато другого – в избытке:
– Зачем ворошить прошлое? Да ты сам (-а), наверное, виноват (-а)! Хочешь похайпиться на этой теме?
Я скажу вам вот что: ни один нормальный человек, не искалеченный родителями в плане воспитания, не хочет хайпиться на этой теме. Больше всего он хочет ее забыть, оставить в прошлом. И если он решает о ней говорить, то причина у него на то веская.
Пожалуйста, поймите – всегда виноват насильник.
Я рассказал эту историю 14 лет назад, когда у меня родился второй сын, Богдан. Я сказал тогда:
– Мне очень страшно, я боюсь выпустить ребенка на улицу. Мы выпускаем, я все время хожу за ним: куда он пошел, что он. У меня всегда есть какой-то страх за ребенка, за дитя, за мальчика своего.
– А чего вы так боитесь?
Говорю:
– Потому что была однажды история, вот такая.
Я рассказал об этом, потому что у меня есть дети и потому что умалчивание – это сокрытие преступления. Оно так и есть.
Мне тогда было 8 лет, нас было пять пацанов, и мы пошли собирать лунтики. Сейчас не все, конечно, это поймут. В общем, детский клад такой.
Там было достаточно опасное место, много алкоголиков. И мы пошли туда, собирали. И потом я вижу, идет компания. Я не знаю, сколько им лет было, наверное, 17–18, но для меня это были очень-очень взрослые дядьки.
И когда они начали подходить, то я как бы смекнул и начал уходить, я понял, что сейчас будет… А пацаны рылись, копали эти лунтики. И там такой садок был. И я туда начал сваливать. И один из них, мужик какой-то, отошел и кричит мне: «Ты далеко пошел?»
Я остановился.
– Ты там родителям передай, что я вот здесь их и закопаю, если ты не вернешься.
Может быть, это был самый смелый поступок мой – я не побежал. Я вернулся обратно. Я пришел. Мне страшно было жутко. Я понимал, что нас по тому времени могли и закопать, и сжечь, ситуаций таких было много. Это ни для кого секретом не было.
Все, мы пришли.
Говорит:
– Ложитесь все. Открывайте рты.
Мы открыли рты. И он запихнул каждому член в рот. Когда это все закончилось, никто же не понимал, что это такое. То есть, мы смотрели на это, я единственное, попросил не писать, я не понимал, для чего это все вообще?
Мне было непонятно, что это такое. Вот. И я потом очень долго, я просто хотел убить этого человека. Чем взрослее становился, тем больше мне хотелось пойти и убить чем-нибудь. Мне писали комментарии:
– Чего вы не убежали?
– Восьмилетний ребенок? Бег восьмилетнего и бег их, 20-, 19-летних? Тем более, их было достаточно. Мы бы точно не убежали.
Стас Костюшкин в программе «Эмпатия Манучи»
Такие истории остаются с человеком на всю жизнь. Это зритель или читатель может переключиться на другую тему, жертва насилия тоже может, но ужасный факт из прошлого не растворится, не забудется. И я искренне восхищаюсь теми людьми, которые озвучивают факты абьюзерства и насилия в своих биографиях. Это не легитимация насилия. Это выведение его на всеобщее обозрение, это сигнал родителям: присмотритесь к своему ребенку, все ли с ним в порядке. И это маяк для тех, кого унижают, и кажется, что выхода нет. Он есть, всегда.
В 6 классе меня мама отправила в музыкальную школу. И слава Богу, потому что я всегда хотела баян. Я уже не успевала на фортепиано. И вот я играю на баяне. Начала более-менее уверено петь. В 16 лет я вышла на сцену на проводы в армию. Там были 18-летние парни, такие красавцы. Вышла я, 16-летняя, 164 роста, 116 кг веса.
Выхожу на сцену. И из зала, я до сих пор помню, назывался он ДК «45 лет Победы», крики:
– Фу, жирная, уйди!
Весь зал меня освистал.
Я никуда не ушла. Я спела песню, а песня была Аллы Пугачевой «Любовь, похожая на сон». Я спела песню. Последние аккорды. Тишина в зале. Я ухожу молча со сцены. Все просто молчат. И один такой:
– Браво!
И как в кино, это надо было снимать в кино. Софиты. Я вышла. Я разрыдалась там, конечно, потом сказала: «Ни***. Так со мной нельзя».
Надежда Ангарская в программе «Эмпатия Манучи»
«Так со мной нельзя» – простая на первый взгляд фраза, пусть она станет источником вашей силы.
Раздел 4
О вечном и настоящем
Глава 12
Кануть в лету
Что самое страшное для публичной персоны? Возможно, вы скажете – забвение. И будете отчасти правы. Столько времени, сил уходит на то, чтобы пробить себе путь на Олимп шоу-бизнеса, а потом… Гаснут софиты, ты собираешь свои вещи, выходишь на улицу, а тебя не узнают.
Вот вы говорите:
– Елена, вас все знают.
А почему меня все знают? Потому что в то время, когда было телевидение, у нас не было интернета. И люди были обречены тебя смотреть. А сейчас я попробовала выйти в интернет и поняла, что это совершенно другая страна. Там все равно, что ты звезда в Советском Союзе, и ты едешь, к примеру, в Америку, а тебя никто не узнает.
