Я не гонюсь за модой, лишь бы просто успеть, перекраситься в розовый, не знаю. Или зеленый. Зачем? Да и разве у кого из звезд это получилось? Я имею в виду – так получилось, чтобы это был не хайп, а прямо такое настоящее творчество?
Я деликатно ввожу в репертуар новые песни, не делаю кардинальных изменений, не заигрываю со всеми поколениями сразу, потому что так можно вообще все растерять. В юбилейном концерте «Ягода», к 40-летию, довольно большой процент нового репертуара. Но и старенькое там есть – это как вишенка на торте.
Я не вижу надобности в тотальной перепрошивке себя. Так как я постоянно востребованный артист, я вижу желания моего зрителя, я вижу, что они хотят видеть и слышать. Это не значит, что я всегда иду на поводу у своего слушателя. Конечно, я что-то внедряю, и это им не нравится. Например, у меня есть песня, называется «Петли-поцелуи», это очень такая модная песня, прямо супер-супер-модная. И мне было очень трудно ее вплести в рамки концерта. Но я ее вплела. Я делаю так, чтобы это было все логично. И чтобы не было дисбаланса, не было дисгармонии, чтобы не было такого, что приходишь на концерт к артисту и сидишь весь этот концерт и думаешь:
– Ну когда уже будет какая-то песня известная, тот хит, один или два. Потому что то, чем нас пичкают весь концерт, уже невозможно сидеть слушать.
Вот это для меня самое страшное. Я не хочу так. Я себя всегда ставлю на место зрителя. Как бы я сидела в зрительном зале, и понравились бы мне вот эти новые песни.
Наташа Королева в программе «Эмпатия Манучи»
Но у звезды есть и другие пути в новое время, когда они начинают впадать в забвение. Например, попробовать перепрошить себя – и тут более яркого примера, чем король нашей поп-эстрады Филипп Киркоров, не найти. Тут тебе и разные цвета настроения, и новые образы, и неожиданные коллаборации.
В таком случае неизбежно происходит потеря части старой аудитории, однако творческая жизнь пульсирует и несется – но уже по другому руслу.
Когда «Камеди» закрывался, нас всех собрали. Это был декабрь. И продюсер сообщил нам, что в том формате, в котором шоу подошло к последним съемкам, оно дальше существовать не может. Дальше делай выводы – как хочешь. То есть это как бы замороженная стадия. И никто не исключает того, что, скорее всего, ведутся какие-то размышления по поводу ребрендинга. Потому что последние съемки – это был ад, это было очень тяжело.
Истощились ресурсы. Прежде всего авторские. И когда у тебя задана определенная планка, ты уже не можешь позволить себе выходить и выезжать на каких-то кривляниях, чтобы вытащить несмешной номер. Это очень сложно. Тебе внутренне стыдно. Уже в воздухе витала усталость, напряженность.
У нас с Олегом был номер, где нас очень красиво одели, мы муж и жена, и в нем, в этом номере, не было ни одной шутки. Мы просто так вышли, на красивых стульях посидели, поговорили друг напротив друга, красиво одетые, встали и вышли.
Честно сказать, я ехала на то собрание, я внутри была готова к тому, что это закончится. Там я это все услышала, восприняла как есть. Но когда я села в такси, у меня просто градом хлынули слезы. Потому что в какой-то момент, когда ты остаешься один на один с собой, тебе уже нет необходимости носить какую-то маску или быть сильным, изображать сильную.
Помню, водитель остановился и спросил:
– С вами все хорошо?
Я ответила:
– Да, давайте поедем.
Я тогда села и, наверное, впервые сама себе призналась в том, что мне 34 года. И мне нужно начинать все с нуля. Потому что для всех я – Маша Кравченко из «Камеди Вумен». Я девочка-гопник. Я не была больше нигде за время существования шоу, никаких других проектов.
И вот это, наверное, было самое страшное в тот момент – осознание, что нужно начинать все заново.
Всем было плохо. У девчонок была реально депрессия. И я справилась с этим только благодаря Щуке. У меня был театральный ВУЗ, который занимал полностью мое свободное время. И были гастроли театральные, которые держали меня на плаву, держали меня в тонусе, и у меня не было времени об этом подумать. Вот это был единственный вечер, когда я рыдала навзрыд от того, что так все сложилось.
Мария Кравченко в программе «Эмпатия Манучи»
Есть и другой путь: принять, что забвение – это нормально, так бывает. Осмотреться вокруг и понять, что в жизни еще так много всего интересного, что из-за утраты статуса «актуальной звезды шоу-бизнеса» жизнь не заканчивается.
Так, например, считает Лена Летучая. Я спросил ее:
– А не боишься, что со временем слава «Ревизорро» рассосется?
Она ответила решительным «нет», ведь в жизни есть другие важные вещи, которые значат для нее ничуть не меньше, чем узнаваемость на улице.
– Вам не было обидно, что «НТВ» не звонят, не предлагают и так спокойно забыли, закрыли в какой-то комод и положили в чулан?
– Я так поняла, что им так было надо. Я, наверное, попала в какие-то черные списки или еще что-то, я не знаю. Мне как-то это было не очень интересно.
– Пытались понять почему?
– Я не знаю, я тогда ничего такого не сказала. Вообще никогда ничего про кого-то плохого не говорила, поэтому предположить, что мы с кем-то поругались или я что-то такое прокричала не вовремя – нет у меня такой версии.
Почему мне было не обидно – потому что это совпало со временем, когда у меня дочка стала заниматься теннисом. А я совершенно помешанная на теннисе: я сама играла, моя мама была теннисисткой, и я всегда мечтала, чтобы из моей дочки получилась звезда. А для этого родители должны посвятить всех себя, жизнь.
Наверное, я тогда полностью окунулась в свою дочку. Если бы я работала, а это очень тяжело на телевидении, потому что надо делать все качественно, то я бы не могла ездить на соревнования.
– Это сейчас вы понимаете, а тогда?
– А тогда я ушла вот в мир тенниса, и когда ты окунаешься во все это, тебя телевидение вообще не волнует. И я смотрела на телевидение с удивлением, думала, что мою нишу тут же займут, потому что «Принцип домино» была такая замечательная и всеядная машина, в которую можно было вставлять что угодно – от политики до желтухи, думала, что-то такое и придет на замену, но не пришло.
Елена Ханга в программе «Эмпатия Манучи»
