Он покачнулся, разомкнул руки. Вид у него был удивленный. Инга не могла дышать, горло как будто смялось и не желало расправляться, и воздух проходил с хрипом. Илья медленно поднял руку к голове, словно все еще недоумевая, что это с ним приключилось. Инга скосила глаза – она держала за горлышко бутылку шампанского. Целую. Силы удара не хватило, чтобы разбить ее Илье об голову. Илья моргнул раз, другой, его взгляд начал фокусироваться, и Инга поняла, что сейчас он опять бросится на нее. Она замахнулась и еще раз обрушила бутылку ему на голову. И снова она не разбилась, но на этот раз Илья немного осел в сторону, так что Инга, остервенело засучив ногами, смогла наконец-то выбраться из-под него. Стоя на коленях, не в силах распрямиться, она схватилась за горлышко двумя руками, вмазала бутылку в стену, словно это была бейсбольная бита, а потом наотмашь ударила ею Илью по лицу.
Она успела увидеть, как у него под глазом, на щеке и над губой проступает кровь и как он, все еще осоловело, трогает порезы и смотрит на пальцы, а в следующую секунду ринулась на него и принялась колоть, колоть, куда придется – в лицо, шею, в грудь, снова в лицо, ничего не разбирая.
Этот импульс, который внезапно возник, ослепив Ингу и придав ей сил, так же неожиданно схлынул. Последним движением она отшвырнула разбитое горлышко и мешком рухнула на пол.
Илья полусидел, полулежал, привалившись к стене, и странно сипел. Вместо одного глаза у него была рана, но вторым он смотрел на Ингу. Потом словно попытался сесть ровнее: сделал какое-то движение, и Инга дернулась, но он так и остался в прежней позе. Его глаз не моргал и не закрывался, но продолжал смотреть на Ингу.
Она перевернулась на четвереньки и отползла в сторону. Постояв так же, по-собачьи, попыталась встать, но ноги сразу подкосились. Из горла Ильи теперь прерывисто шел жуткий, клокочущий хрип. Инга снова поднялась, осторожно распрямила колени, проверяя, удержат ли они ее на этот раз, и побрела к выходу, шатаясь как пьяная.
«Венера в мехах» продолжала звучать.
Инга выбралась в коридор. Очень медленно, словно несла на голове сосуд с драгоценной жидкостью, наклонилась и выключила колонку. Подвал моментально затопило тишиной.
Держась за стену, Инга зашла в дверь напротив и так же медленно подняла с пола свой рюкзак. Вернулась в коридор, стараясь не смотреть в освещенную комнату, и сложила в него колонку и один прожектор. Постояла, покачиваясь и собираясь с духом, а потом сделала быстрый шаг к двери и с силой захлопнула ее, впечатав в косяк. Внутрь она так и не взглянула, только в последнюю секунду успела услышать доносящееся оттуда хрипение.
Ощупью Инга нашарила в рюкзаке замок и с четвертой попытки смогла протолкнуть его в нужные отверстия. Еще немного постояла, упершись головой в дверь и зажмурившись. Защелкнутый замок она продолжала сжимать в кулаке, как будто он придавал ей сил. Наконец, с трудом оторвавшись от двери, поплелась к выходу, волоча ноги по полу.
Это была самая длинная лестница в ее жизни.
Возле последней металлической двери Инга еще раз остановилась, переводя дыхание. Оно, кажется, полностью к ней вернулось – горло драло и шея болела так, что прикоснуться было нельзя, но по крайней мере воздух тек в легкие, уже не встречая сопротивления. Инга задвинула за собой щеколду и посмотрела на другой конец коридора, где через открытый проход виднелась улица. Свет был вечерний, мягкий и отсюда казался очень теплым. Она побрела на свет, сначала вяло, потом все быстрее. Не глядя сорвала один из своих указателей со стены и скомкала в руках. Когда до порога оставалась пара метров, Инга собрала все силы и, резко ускорив шаг, вывалилась на воздух.
Снаружи и правда было очень тепло, хотя, возможно, ей так казалось после подвала. Инга, впрочем, не чувствовала себя замерзшей, она вообще сейчас никакой себя не чувствовала. Она опустилась прямо на землю и привалилась спиной к зданию. Деревья мягко покачивались от ветра. Когда он налетал, по кронам шли серебристые волны. С щебетом промелькнула птица, совсем близко, взмывая и проваливаясь в воздушные ямы. Солнца отсюда не было видно, но его свечение было золотистым, закатным. Интересно, сколько времени прошло? Инга потянулась за телефоном и замерла.
Телефон.
Ей на секунду показалось, как будто ее опять ударили. Мозг снова поплыл, и вокруг потемнело.
Ну и пусть, устало подумала Инга. Это выше человеческих сил. Она никогда не сможет зайти туда снова. Так просто не бывает. Неважно, найдут его или нет. Поймают ее или нет. Значение имело только то, что возвращение туда было несовместимо с дальнейшей жизнью.
Но Инга, конечно, уже знала, что вернуться надо.
Она посидела еще какое-то время, глядя вокруг. Солнечный свет казался бархатным, шелковистым, и ей хотелось растянуться на освещенной земле и нежиться под этим светом, как под покрывалом. Но она сидела в тени. От носка Ингиного кроссовка (по-прежнему в бахиле – как только уцелела?) до солнечной границы было добрых два метра, совершенно непреодолимое расстояние. И если уж она найдет в себе силы встать, то идти надо будет не к солнцу, а в подвал.
Инга посмотрела на свои руки. Перчатки тоже были на месте, только испачканы буро-коричневым, а правая – изодрана в клочья. Они вдруг стали чудовищно ей мешать, липнуть к рукам, хотя еще секунду назад она про них даже не помнила. Торопливо содрав перчатки с рук, Инга уже была готова с отвращением швырнуть их в сторону, но опомнилась и, вывернув наизнанку, спрятала в рюкзаке.
Рюкзак был весь в серой пыли, и Инга перевела взгляд с него на свои спортивные штаны, а потом выше, на толстовку. Вся одежда тоже была в пыли, но что хуже – в кровавых пятнах. Они не очень бросались в глаза на черной ткани, но, приглядевшись, Инга хорошо их различала. Она потрогала пятно на животе – влажное. На пальце, впрочем, следов не осталось. Инга оттянула толстовку и увидела, что белая надпись на груди тоже заляпана кровью. Первым порывом Инги было сорвать кофту с себя, но вместо этого она закрыла глаза и несколько раз вдохнула. Не имело смысла делать это раньше, чем она вернется в подвал.
Инга все же посмотрела на время и выяснила, что экран телефона треснул, но сам он пока работал. Было восемнадцать двадцать шесть. Прошло полчаса. Это ее не поразило: время на ее внутренних часах вполне соответствовало электронным. В эти тридцать минут укладывался Ингин караул в комнате, разговор с Ильей, выползание из подвала, сидение здесь в тени. Что в них не укладывалось, так это убийство, но оно вообще существовало вне времени. Как будто в этом месте линия Ингиной жизни вдруг провалилась в параллельное измерение, сделала там петлю и вернулась в реальность, продолжив движение прямо. И вот теперь Инге нужно было переступить жизненные законы, повернуть время вспять и пойти назад. Все в Инге отчаянно этому сопротивлялось. Не потому даже, что это страшно, опасно и бесчеловечно, а потому, что в этом была какая-то наивысшая противоестественность.
Она решительно встала и сразу же пошатнулась. Перед глазами все поплыло, и чтобы устоять, ей опять пришлось опереться о стену. Боль, словно разбуженная резким движением, вонзилась разом во все места: плечо, которым она ударилась в стену, болело, левое бедро, в которое упирался камень, болело, шея болела так, что не хотелось лишний раз дышать. Виски болели остро, а голова целиком – тупо. Болели ключицы, лопатки, поясница, даже ладони.
