Если внутренняя проверка и продолжалась, то никаких ее следов видно не было. С Ингой больше поговорить не пытались, а вызывали ли остальных сотрудников, она не знала. В отделе это не обсуждали – при Инге вообще старались ничего лишнего не обсуждать. По мере того как бурная поддержка в соцсетях постепенно сходила на нет за отсутствием новостей и разговор с Кристофом тоже оставался в прошлом, Инга вновь стала гораздо больше зависеть от того, как к ней относятся в офисе. Каждый раз, приходя откуда-нибудь и усаживаясь за стол, Инга замечала, как ее коллеги сразу погружаются в молчание. Эта тишина ощущалась как спресованный воздух – густая гулкая среда, пропитанная домыслами. На первый взгляд все, кроме Галушкина, вели себя приветливо, Алевтина с Аркашей – даже предупредительно, но Ингу это не могло обмануть. Галушкин же по-прежнему подчеркнуто не обращал на нее внимания, и спустя пару дней Инга начала ловить себя на том, что пытается ему услужить. Когда он перерывал стол в поисках потерянной папки, Инга торопилась сказать, где видела ее в последний раз, когда он говорил, что не хочет заказывать пиццу на обед и предпочел бы роллы, она поддерживала. Вообще-то ей не было дела до Галушкина. Если совсем уж честно, Инга теперь испытывала к нему только презрение и колючую неприязнь, но инстинкт говорил, что в ее неопределенной ситуации особенно важно перетянуть главного упрямца на свою сторону. Она вспоминала короткий благостный период, когда весь отдел жалел ее и защищал от Бурматова, и, к своему удивлению, тосковала по этому времени.
Однако спустя несколько дней, в которые ничего не происходило, Инга обнаружила, что косых взглядов стало меньше. Точнее, теперь она активировала их не одним своим появлением, а чем-нибудь более существенным – если, например, заговаривала с кем-нибудь или роняла (впрочем, не разбив) тарелку на кухне. Болото, в котором она помешала палкой, как будто постепенно успокаивалась, поднятая взвесь медленно оседала на дно. Инга тоже успокаивалась, но, когда снова наталкивалась на чей-нибудь недружелюбный взгляд, напоминала себе: это затишье временно, экосистема нарушена.
Мать так и не писала ей, и Инга тоже хранила гордое молчание, в чем, однако, с каждым днем раскаивалась все больше. Ее ускользающая, зыбкая, как волшебное видение, мать не прощала прямоты. Она вся состояла из многозначительных недоговоренностей, из весомых пауз, из необъяснимых поступков и требовала такого же отношения: принимать ее всякой, не задавая вопросов. Инга нарушила это правило, и мать исчезла, словно рассеялась в воздухе, и как бы Инга ни убеждала себя, что права, она все равно чувствовала, что повредила что-то хрупкое.
На четвертый день, придя с утра на работу, она сразу же направилась в кофейню на первом этаже. Вообще-то Инга старалась ограничивать потребление кофеина и пила кофе дважды в день – утром дома и после обеда, но в последнее время стала добавлять к этому кофе сразу после прихода на работу и кофе вечером. Кофе вечером всегда был лишним, но Инге нравилась свобода, которую дарило ей нарушение собственных запретов. Это был ее маленький подарок самой себе перед лицом враждебного мира.
Она уже расплачивалась, когда кто-то над ее ухом произнес:
– Привет.
Инга обернулась. Рядом с ней, разглядывая меню, нацарапанное на грифельной доске под потолком, стояла Мирошина.
Инга поздоровалась и взяла протянутый кофе.
– Если ты не торопишься, давай тут посидим? – по-прежнему не глядя на нее, спросила Мирошина. – Я хотела с тобой поговорить.
Инга бросила взгляд на телефон. Часы показывали начало десятого, они и так уже опаздывали. Мирошина, видимо, заметила ее взгляд, потому что сказала:
– Ильи все равно нет, а остальным без разницы, где мы. Меркулова уж точно не узнает.
– Ладно, – поколебавшись, согласилась Инга.
Она дождалась, пока Мирошиной приготовят ее кофе, и они вместе сели за крохотный столик, скрытый от всех горшками с буйной зеленью.
Мирошина со дня скандала была сама на себя непохожа. Поверх ее обычной живости и кокетства как будто наложили фильтр, скрадывающий привычные эмоции. Ее голос звучал не так звонко, глаза смотрели не с таким любопытством. Ее прежний характер теперь еле угадывался из-под пелены серьезности, происхождение которой Инга разгадать не могла.
Сейчас Мирошина не смотрела на нее, сосредоточившись на стаканчике в своих руках и то приподнимая, то опуская большими пальцами пластиковую крышку. Инга исподтишка бросила взгляд на лежащий рядом телефон, но включить экран и посмотреть, сколько времени, конечно, не осмелилась.
– Это правда? То, что ты написала? – наконец спросила Мирошина.
– Конечно, правда. По-твоему, я стала бы врать о таком?
– Не знаю. – Мирошина выпрямилась, но посмотрела не на Ингу, а на цветы позади нее. – Просто это было очень неожиданно и… смело.
Инга ждала продолжения, но внутри у нее потеплело. Мирошина прерывисто вздохнула и сказала:
– Никто бы больше не решился. У нас тут… не принято было о таком говорить.
До Инги не сразу дошло значение сказанного, но когда она поняла, то едва не подскочила на стуле:
– Ты хочешь сказать, что такое уже было?! Что об этом знали?
– Н-нууу, не совсем такое. Но кое-что было, да. – Мирошина опять опустила глаза и несколько раз нервно погладила края крышечки. Инга завороженно следила за ее движениями, переваривая информацию. – В общем, ты не первая, к кому Илья проявил… особый интерес. Я просто подумала, что ты должна об этом знать.
– Алевтина, – проговорила Инга, по-прежнему глядя на пальцы Мирошиной.
Маникюр у той был безупречный. Однако стоило Инге произнести имя, как пальцы замерли. Она подняла глаза и увидела, что Мирошина впервые смотрит прямо на нее с явным недоумением.
– Нет, почему. Я.
– Ты?
– Ну да. Почему ты решила, что Алевтина? Ты что-то еще знаешь?
– Нет, я просто подумала… Да это неважно. У меня нет никаких особых доказательств. То есть ты хочешь сказать, что Илья к тебе приставал?
Мирошина некоторое время не сводила с нее глаз, словно силясь разглядеть то, о чем Инга не сказала, а потом опять сосредоточилась на крышечке.
– Да. Это давно было. Вскоре после того, как я пришла в компанию.
– И… как далеко это зашло?
– Я не очень-то хочу в это углубляться, – сердито буркнула Мирошина. – Я, как видишь, никому раньше об этом не говорила. И уж тем более не писала посты. Но это длилось недолго. Не так, как у тебя. И когда все закончилось, я подумала, что лучше сделать вид, что ничего и не было.
Инга вспомнила, как Мирошина в туалете говорила, что Илья постоянно заводит себе любимчиков и что это быстро заканчивается. Она тогда советовала ему не доверять, а Инга расценила это не как дружеское предостережение, а как угрозу. Теперь-то ясно было, что Мирошина в тот момент думала о своей собственной истории. И неудивительно, что Илья всегда так плохо о ней отзывался, оставаясь с Ингой наедине. Говорил, что она безмозглая и как сотрудник никуда не годится. Сразу нужно было догадаться, что начальник не будет так отзываться о подчиненной, если только не затаил обиду. Значит, это ждет и ее. Если каким-то немыслимым образом Илья все же сохранит работу, то, когда заведет себе очередную протеже, будет выдумывать гадости про Ингу тоже.
