Инга не смотрела на Илью, но краем глаза видела, что он кивнул – впрочем, без поспешности. У нее мелькнула мысль, что он уже знал о решении.
– Намного хуже обстоят дела с ложными обвинениями, – сказал Кантемиров и перевел взгляд на Ингу. – Это действительно серьезно.
– Мне прислали письмо об этой встрече еще в субботу, – вдруг усмехнулась Инга. Секунду назад она не думала, что вообще что-то скажет, тем более таким ироничным тоном, но ей вдруг стало ясно, что терять уже нечего. – Так что решение у вас было готово уже давно. Просто скажите, и дело с концом.
Кадровичка свела брови на переносице и сжала губы в нитку, лицом изображая такое эталонное неодобрение, что Инга чуть не фыркнула. В глубине она чувствовала только усталость и презрение, но на поверхности эти чувства отчего-то превращались в насмешливость.
– Наши мнения разделились, – медленно проговорил Кантемиров, буравя Ингу взглядом. – Я склонялся к тому, чтобы уволить вас. Однако мы посчитали возможным дать вам шанс в случае, если Светлана и Илья не имеют ничего против.
– Да мне без разницы, – буркнула Мирошина. – Если бы она мое имя в посте написала, я бы сказала: увольняйте. А так мне все равно.
– Я уже говорил и повторю: меня поначалу шокировали Ингины обвинения, но больше я не держу зла, – смиренно сказал Илья. Ингу перекосило от его тона. – Я бы не хотел, чтобы она уходила из команды на этом фоне.
Кантемиров степенно кивнул, как будто не сомневался в таком решении. У Инги снова возникло ощущение, что они с Ильей давно обо всем договорились.
– Инга, мы не будем просить вас писать опровержение. Эта мысль приходила мне в голову, но я не хочу усугублять скандал. Удалите ваши посты. Напишите объяснительную в отдел кадров. Илья, ты тоже, кстати, должен будешь написать официальную объяснительную. Кроме того, как верно заметила Тамара, мы сделаем детализированную инструкцию о том, как вести себя в подобных ситуациях. Светлана, вы можете быть свободны. Пожалуйста, не обсуждайте ни с кем эту встречу, ее итоги мы, как и обещали, всем разошлем.
Мирошина вскочила со стула, еле слышно пробормотав: «Наконец-то», – и, коротко кивнув всем на прощание, вышла из кабинета.
Кантемиров помолчал некоторое время, постукивая подушечками пальцев по столу.
– Я надеюсь, Инга, вы эту встречу тоже не будете обсуждать. И больше никаких комментариев прессе. Просто удалите свои посты. Честно говоря, я до сих пор не понимаю, как вы решились писать публично, если это была ложь.
Инга хотела было ответить, но посмотрела на юриста Дмитрия, который опять вперился в нее взглядом, и промолчала. Усталость взяла над ней верх; к рукам и ногам как будто привязали гири.
– Ладно, что уж теперь говорить, – заключил Кантемиров. – Идите. А ты, Илья, задержись еще ненадолго.
Инга встала и побрела к выходу, чувствуя, как невидимый груз волочится за ней по полу. За спиной ее была тишина – очевидно, все ждали, пока она покинет комнату.
Инга прошла мимо секретарши, вновь не удостоив ее взглядом. Выйдя в холл, она замерла и прислонилась лбом к холодной створке лифта. Ей пришло в голову, что можно дождаться Илью и припереть его к стенке, потребовать объяснений, выплеснуть на него всю свою ярость, но стоило ей представить эту сцену, как ее передернуло. Она совершенно точно не могла сейчас видеть Илью. Она никого не могла видеть. Ярость, клокотавшая в ней еще мгновение назад, тоже вдруг обернулась кромешной усталостью.
Лифт звякнул, и Инга торопливо отстранилась от дверей, но когда они открылись, так и осталась стоять снаружи. Она не понимала, куда ей ехать. Отправиться в офис и как ни в чем не бывало усесться за работу казалось немыслимым. Уйти совсем тоже было невозможно, к тому же Инга смутно догадывалась, что такой побег был равносилен поражению. Хотя силы сражаться у нее кончились, остатки здравого смысла подсказывали ей, что позже она может пожалеть об этом. Двери начали закрываться, и Инга, в последний момент проскочив внутрь, нажала кнопку первого этажа. Для начала она спустится вниз и возьмет себе кофе, который не успела сегодня купить. Простые понятные действия должны ее успокоить. Кроме того, на них было проще концентрироваться, потому что, едва Инга пыталась осознать то, что сейчас произошло, мозг тут же взрывался пронзительным ревом, как сирена.
Это был один из худших дней в ее жизни, хотя вечером, лежа в ванной и тупо глядя в стену перед собой, Инга равнодушно думала, что он мог сложиться еще хуже. Своей беспристрастностью она не в последнюю очередь была обязана опустошенной бутылке виски, валявшейся на полу. По крайней мере, ей посчастливилось больше не встретить Мирошину. Когда Инга все же заставила себя подняться в офис, той на месте не оказалось – ушла на встречи на весь день. Впрочем, это была последняя подачка судьбы перед чередой оглушительных катастроф, которые затем последовали.
Инга вытащила руку из воды и взяла с пола телефон, принявшись вяло листать фейсбук. Буквы расплывались у нее перед глазами.
Когда Инга снова поднялась в офис, ее коллеги были так тихи и нелюбопытны, что только круглый дурак мог подумать, будто Мирошина не выложила им все в подробностях. Однако после того как на почту пришел имейл от Кантемирова, делать вид, что ничего не произошло, стало невозможно. Письмо было сдержанным, но, читая его, Инга едва не дергалась на стуле. Каждая строчка стегала ее, как плетка, ведь она-то знала, какое унижение стоит за этими словами. Обвинения в домогательствах против Ильи Бурматова не подтвердились. Он восстановлен в должности директора департамента коммуникаций. Конфликт улажен. Посты с обвинениями будут удалены. Будут созданы инструкции. Руководство обеспокоено. Руководство сожалеет.
Имени Инги в письме не упоминалось, но этим унижение только усугублялось: ее как будто лишили голоса, продолжали рассказывать ее историю без нее. Инга корчилась от мысли, что за расплывчатыми формулировками про улаженный конфликт остальным должна была мерещиться сцена примирения, а за обещаниями избавиться от постов – ее раскаяние. Недосказанность в письме, которую начальство наверняка бы лицемерно объяснило стремлением защитить Ингу, на самом деле хоронила ее репутацию окончательно. После всех этих туманных намеков остальные наверняка будут считать ее лживой, глупой и заслужившей наказание.
Аркаша с Алевтиной неловко молчали, зато Галушкин не скрывал свой триумф. Читая письмо, он комментировал его вслух и постоянно повторял: он не сомневался, сразу было понятно, наконец-то это официально признали. При этом напрямую к Инге Галушкин не обращался и не смотрел на нее, разговаривая как будто с собственным компьютером. Ингина отчужденность росла: она словно из-за стекла наблюдала за собственной жизнью, откуда ее насильно вытолкали. Весь трагизм заключался в том, что, даже стоя снаружи, разорвать связь с тем, что внутри, она не могла, поэтому ей оставалось только смотреть и скрежетать зубами, будучи не в силах вмешаться.
Потом в офис пришел Илья. Инга поняла это прежде, чем успела обернуться, по радостным возгласам, которые раздались в опенспейсе. Галушкин вскочил со стула и с глупой улыбкой направился к Илье, за ним, с чуть более сдержанными лицами, последовали Алевтина с Аркашей. Инга осталась сидеть не шевелясь. За ее спиной слышался гам, скрип офисных стульев, шаги – это остальные вставали со своих мест и окружали Илью. Потом он заговорил. Его речь была прочувствованной и торжественной, как будто он был полководцем, разъезжающим на коне вдоль строя своих воинов. Инга надеялась, что, оставшись на своем месте, спрячется ото всех, но вместо этого чувствовала себя назойливо заметной. Ее спине было жарко от всех косых взглядов, которые, как она воображала, в нее мечут. Однако встать и присоединиться к остальным было тоже невозможно: в голове маячила картина, как люди отшатываются от нее, как от прокаженной.
