– Пожалуйста. – Лис сделал вежливый жест, призывая монаха к молчанию. – Пришла пора сбросить маски. Ведь ночь Летнего солнцестояния всегда так заканчивается?
Он снял лисью маску, открыв копну седых волос и морщинистое лицо немолодого человека. В его глазах отражался огонь, на губах подрагивала улыбка.
– Ну, а теперь, когда вы знаете, кто я такой… – начал он, но Кадрах его перебил.
– Мы вас не знаем, сэр, а вы нас с кем-то спутали, – заявил монах.
Старик сухо рассмеялся.
– О, брось. Возможно, мы с тобой и не встречались, мой дорогой друг, но с принцессой мы старые друзья. На самом деле однажды она была моей гостьей – очень, очень давно.
– Вы… граф Стриве? – выдохнула Мириамель.
– Совершенно верно, – кивнул граф, и тень у него за спиной вдруг стала выше. Он наклонился вперед и сжал влажную руку Мириамель в своих прятавшихся в бархате когтях. – Хозяин Пердруина. И, начиная с того момента, как ваша нога ступила на скалу, которой я правлю, также и ваш хозяин.
Глава 3. Нарушитель клятвы
В день встречи с Пастырем и Охотницей, немного позднее, когда солнце стояло высоко в небе, Саймон почувствовал себя достаточно сильным, чтобы выйти из пещеры и присесть на каменном крыльце. Он набросил угол одеяла на плечи, а потом закутался в тяжелую шерсть, чтобы защититься от холодной каменной шкуры горы. Если не считать королевских кресел в Чидсик Аб Лингите, во всем Икануке не было ничего похожего на стул.
Пастухи уже давно вывели овец из защищенных долин, где они ночевали, к подножию гор в поисках корма. Джирики рассказал Саймону, что весенние побеги, которыми обычно питались животные, практически полностью уничтожила бесконечная зима. Саймон наблюдал, как одно из стад бродит по склону далеко внизу, крошечные, точно муравьи. До него доносился тихий стук рогов – самцы выясняли, кто из них достоин стать вожаком стада.
Женщины троллей, чьи черноволосые дети сидели у них на плечах в сумках из тщательно выделанной кожи, взяли тонкие копья и отправились на охоту в поисках сурков и других животных, чье мясо могло помочь сэкономить баранину. Бинабик часто говорил, что овцы – это истинное богатство кануков, и они съедают только тех, которые становятся слишком старыми и бесплодными.
Сурки, кролики и другие мелкие зверьки были не единственной причиной, по которой женщины троллей носили с собой копья. Одна из шкур Нануики когда-то принадлежала снежному леопарду, чьи острые, как кинжал, когти блестели до сих пор. Вспомнив яростный взгляд Охотницы, Саймон уже не сомневался, что Нануика сама добыла этот трофей.
Но не только женщинам приходилось сталкиваться с опасностями; работа пастухов была столь же непростой, ведь драгоценных овец приходилось защищать от крупных хищников. Однажды Бинабик рассказал ему, что волки и леопарды представляли известную угрозу, но гораздо опаснее были огромные снежные медведи, самые крупные весили, как две дюжины троллей. Многие пастухи-кануки, говорил Бинабик, находили быструю и очень неприятную смерть в их лапах.
Саймон с трудом подавил дрожь от подобных мыслей. Разве он не стоял перед драконом Игьярдуком, который был больше и опаснее любого зверя?
Позднее утро сменилось полуднем, он сидел и наблюдал за жизнью Минтахока, которая проходила перед ним, одновременно суетливая и упорядоченная, как в улье. Старшие кануки, чьи годы охоты и пастушества остались позади, болтали, устроившись на крылечках своих пещер, занимались резьбой по кости и рогу, обрабатывали и шили шкуры, превращая их в самые разные вещи. Дети, слишком большие, чтобы матери носили их на спинах на охоту, играли на склонах под присмотром стариков, лазали по узким лесенкам и мостикам, не обращая ни малейшего внимания на пропасти, – несмотря на то, что тех, кто срывался, ждала неминуемая смерть. Саймон испытывал некоторый страх, глядя на их опасные развлечения, однако за весь долгий день ни один ребенок не пострадал. И, хотя многие вещи казались ему странными и дикими, он улавливал в них присутствие порядка. Жизнь здесь была стабильной и надежной, как сама гора.
Ночью Саймону вновь приснилось огромное колесо.
На этот раз как жестокая пародия на страсти по Усирису, сыну Бога. Руки и ноги Саймона были привязаны к массивному ободу, и он чувствовал себя совершенно беспомощным. Колесо переворачивало его не только головой вниз, как Усириса, висевшего на дереве, но и вращало так, что он видел лишь бесконечную пустоту темного неба. Слабое размытое сияние звезд напоминало хвосты комет. Что-то – какое-то темное, ледяное существо, смех которого был подобен пустому гудению мух, – танцевало за пределами поля его зрения, насмехаясь над ним.
Он хотел закричать, как часто случалось с ним во время таких снов, но не сумел произнести ни единого звука. Тогда он попытался освободиться, но в его руках и ногах не осталось сил. Где сейчас Бог, ведь священники утверждают, что он наблюдает за всем и всеми? Почему он отдает Саймона во власть этого жуткого мрака?
Что-то стало формироваться из бледных истонченных звезд, и сердце Саймона сжалось от ужасного предчувствия. Но из вращавшегося водоворота пустоты появился вовсе не красноглазый ужас, а маленькое серьезное личико: юная темноволосая девочка, которую он уже видел в других снах.
Она открыла рот, и Саймону показалось, что безумное вращение неба стало замедляться.
Она произнесла его имя.
Оно пришло к нему, словно по длинному темному коридору, и Саймон понял, что где-то уже видел эту девочку. Он знал ее лицо – но кто… где?..
– Саймон, – повторила она. Ее голос стал более внятным, в нем звучала настойчивость.
Но что-то еще старалось до него добраться – нечто близкое, находившееся совсем рядом.
Саймон проснулся.
И обнаружил, что на него кто-то смотрит. Тяжело дыша, он сел на своей постели, с тревогой вслушиваясь в тишину. Но, если не считать бесконечного пения горных ветров и слабого храпа Эйстана, завернувшегося в тяжелый плащ рядом с едва тлевшими угольками костра, в пещере было тихо.
Саймон нигде не видел Джирики. Быть может, ситхи звал его снаружи? Или это лишь сон? Саймон содрогнулся и уже решил снова накрыться с головой меховым одеялом. Дыхание тусклым облачком висело в янтарном свете у него над головой.
Нет, кто-то на самом деле ждал его у входа в пещеру. Он не знал, откуда взялась уверенность, но у него уже не оставалось ни малейших сомнений: ему вдруг показалось, что он превратился в туго натянутую струну арфы, и понял, что слегка дрожит. Да и ночь выдалась тревожной и напряженной.
Что, если кто-то действительно его ждет? Быть может, там находится тот, от кого ему следует спрятаться?
Но подобные мысли уже не имели значения. Саймон был уверен, что ему следует выйти из пещеры, и это желание толкало его наружу, отметая все другие варианты.
«В любом случае, у меня ужасно болит щека, – сказал он себе. – Мне еще долго не удастся заснуть».
