– Вы намерены держать меня здесь, – медленно проговорила она. – Вы собираетесь посадить меня в заключение и так сохранить мою свободу?
Граф Стриве потянулся куда-то вбок и дернул за темную веревку, почти невидимую на фоне потрепанного гобелена. Где-то во дворце, наверху, едва слышно прозвучал колокольчик.
– Боюсь, вы правы, моя дорогая, – сказал он. – Я должен держать вас у себя до тех пор, пока мой друг не отдаст мне другой приказ. Долг есть долг, а услуги должны быть возвращены. – У двери снаружи послышался топот сапог. – Это все ради вашего блага, принцесса, хотя, возможно, сейчас вы не понимаете…
– А вот об этом судить мне, – сердито заявила Мириамель. – Как вы могли? Разве вы не знаете, что приближается война? Я намеревалась сообщить герцогу Леобардису важные известия.
Она должна была добраться до герцога и убедить его встать на сторону Джошуа. Иначе ее отец уничтожит Наглимунд, и его безумию не будет конца.
Граф фыркнул.
– О, дитя мое, лошади путешествуют гораздо, намного медленнее птиц – даже тех, что несут дурные вести. Видите ли, Леобардис со своей армией отправился на север почти месяц назад. Если бы вы не старались быстро и незаметно пройти через города Эрнистира и поговорили с несколькими людьми, вы бы об этом знали.
Когда потрясенная Мириамель без сил откинулась на спинку стула, граф громко постучал костяшками пальцев по столу. Дверь распахнулась, в комнату вошли Ленти и двое его подручных, так и оставшиеся в прежних костюмах. Впрочем, Ленти избавился от маски смерти, и его мрачные глаза смотрели с лица, более розового, но не намного более живого, чем то, которое он снял.
– Позаботься об их удобствах, – сказал Стриве. – Затем запри за собой дверь и возвращайся сюда, поможешь мне с носилками.
Когда Кадраха, у которого безвольно болталась голова, подняли со стула, Мириамель возмущенно повернулась к графу.
– Как вы можете? – задыхаясь, крикнула она. – Я всегда вспоминала вас с любовью – вас и ваш предательский сад!
– О, сад, – повторил за ней Стриве. – Да, вы ведь хотели бы еще раз там побывать, верно? Не сердитесь, принцесса. Мы с вами еще поговорим – я должен многое вам сказать. Я счастлив видеть вас снова. Подумать только, робкая, бледная Илисса родила такое яростное дитя!
Когда Ленти и его подручные вывели их под дождь, Мириамель бросила последний взгляд на Стриве, который качал седой головой.
Их привели в высокий дом, заполненный пыльными гобеленами и скрипучими стульями. Замок Стриве, примостившийся на уступе Ста-Мирор, был пустым, если не считать горстки молчаливых слуг и нескольких нервного вида посыльных, которые, подобно горностаям, пробирались туда и обратно в дыру в ограде.
Мириамель получила собственную комнату, наверное, когда-то очень, очень давно она была уютной, но сейчас на выцветших гобеленах едва проступали смутные призраки людей и мест, а соломенный матрас оказался таким сухим и хрупким, что она всю ночь слышала его шепот.
Каждое утро ей помогала одеваться женщина с грубыми чертами лица, которая мимолетно улыбалась и почти не разговаривала. Кадраха держали в каком-то другом месте, и ей целыми днями было не с кем поговорить и нечем заняться, разве что читать книгу Эйдона с такими выцветшими иллюстрациями, что от животных остались лишь очертания, словно их вырезали из хрусталя.
С того самого мгновения, как ее привели в дом Стриве, Мириамель строила планы побега, но, несмотря на то, что, казалось, будто пыльный замок давно не используется, сбежать из разваливавшейся резиденции графа Стриве было труднее, чем из самой глубокой и мрачной темницы Хейхолта. Дверь, ведущая в коридор и крыло, в котором держали Мириамель, всегда оставалась надежно запертой, комнаты вдоль коридора также закрыты. Женщину, которая ее одевала, и других слуг приводил, а потом уводил широкоплечий солдат с суровым лицом. Из всех возможных путем к спасению являлась открытая дверь в другом конце коридора, она вела в окруженный высокими стенами сад Стриве, где Мириамель проводила большую часть дней.
Сад оказался меньше, чем она помнила, но это не удивительно, ведь она была совсем маленькой, когда видела его в прошлый раз. И еще он будто постарел, словно цветы и другие растения немного устали.
Клумбы с красными и желтыми розами шли вдоль всего периметра сада, но их постепенно забивали ползучие растения с красивыми кроваво-красными цветами в форме колокольчиков, чей приторный аромат смешивался с мириадами других сладких, печальных запахов. Аквилегия покрывала стены и опутывала дверные проемы, и ее остроконечные цветы, словно звезды, сиявшие мягким светом, раскрашивали ночь. Тут и там среди веток деревьев и цветущего кустарника мелькали еще более невероятные краски – хвосты птиц с Южных островов, с глазами цвета оникса и пронзительными голосами.
Сверху сад был открыт небу, и в свой первый день Мириамель попыталась забраться на стену, но быстро поняла, что на гладком камне не за что ухватиться, а хрупкие ползучие растения не выдержат ее вес. Как будто в напоминание близости свободы, крошечные птички с гор частенько по спирали спускались вниз сквозь небесное окошко и перепрыгивали с ветки на ветку, пока что-нибудь не пугало их, и тогда они снова взмывали в воздух. Иногда с далекого моря прилетали чайки, старательно чистили перья и расхаживали перед более яркими обитателями сада, не спуская вороватых глаз с крошек еды Мириамель. Но, несмотря на то, что небо, по которому бежали облака, было совсем близко, островные птицы с яркими перьями оставались в тенях на деревьях, сердито возмущаясь пронзительными голосами.
Иногда по вечерам Стриве присоединялся к Мириамель в саду, его приносил мрачный Ленти и усаживал в кресло с высокой спинкой, укутав бесполезные ноги графа узорчатым покрывалом. Мириамель, чувствовавшая себя несчастной у него в плену, специально почти не реагировала, когда он пытался развлечь ее забавными историями, матросскими сплетнями или слухами из порта. Но с другой стороны, она ловила себя на том, что не испытывает ненависти к старику.
Когда Мириамель поняла, что ей не удастся сбежать, а проходящие дни притупили горечь положения, она неожиданно обнаружила, что получает удовольствие, сидя в саду, когда день постепенно переходит в вечер. В конце каждого дня, когда небо у нее над головой из голубого постепенно обретало цвет олова, а потом становилось черным, и в канделябрах загорались свечи, Мириамель чинила порванную во время путешествия на юг одежду, а когда ночные птицы принимались осторожно выводить свои первые трели, пила чай из душицы и делала вид, что не слушает истории старого графа. Когда солнце садилось, Мириамель надевала свой плащ для верховой езды. Ювен выдался необычно прохладным, и даже в закрытом со всех сторон саду ночи были студеными.
Когда Мириамель провела в замке Стриве около недели, он пришел и принес печальную весть о том, что ее дядя Леобардис погиб в сражении у стен Наглимунда. Старший сын герцога Бенигарис – кузен, которого она никогда особо не любила, – вернулся, чтобы править Наббаном, сидя на троне в Санцеллан Маистревисе, как прекрасно понимала Мириамель, с помощью своей матери Нессаланты, еще одной родственницы, не входившей в число ее фаворитов. Новость ее сильно огорчила – Леобардис был добрым человеком, кроме того, его смерть означала, что Наббан покинул поле сражения, оставив Джошуа без союзников.
