Она знала, что сказал бы Эолейр. Граф Над-Муллаха напомнит ей о том, что у ее народа не осталось никого, кроме Мегвин, чтобы направлять их и вдохновлять. «Надежда, – часто спокойно повторял Эолейр, наделенный лисьим умом, – подобна ремешку на седле короля – очень тонкая штука, но, если она лопнет, мир перевернется вверх ногами».
Мысли о графе вызвали у нее столь редкую вспышку гнева. Что он понимает – что знает о смерти Эолейр, для которого жизнь – это дар богов? Он даже представить не может, как тяжело просыпаться по утрам, вспоминая, что те, кого она любила больше всего на свете, ушли навсегда, что ее народ лишился корней и наполнен злобой, и его ждет медленное унизительное уничтожение? Какой дар богов стоит серого груза боли и нескончаемого круговорота мрачных мыслей?
Эолейр, граф Над-Муллаха часто навещал ее в последнее время и разговаривал, как с ребенком. Когда-то, очень давно, Мегвин его полюбила, но ей хватало ума не рассчитывать на взимность. Высокая, как мужчина, неуклюжая и прямая в своих словах, скорее, похожая на дочь крестьянина, а не на принцессу – кто вообще мог ее любить? Но теперь, когда от дома Ллута-аб-Ллитинна остались только она и ее растерянная мачеха, Эолейр начал проявлять к ней интерес.
Впрочем, им двигали вовсе не низменные побуждения. Мегвин громко рассмеялась, и ей совсем не понравился звук собственного голоса. О боги, низменные мотивы? Только не благородный граф Эолейр. Это она ненавидела в нем больше всего остального: его бескомпромисную честь и доброту. Мегвин до смерти устала от жалости.
Кроме того, даже если – что совершенно невозможно – он решил получить выгоду для себя в эти смутные времена, что он мог бы выиграть, соединив свою судьбу с ее? Мегвин была младшей дочерью разрушенного Дома, правительницей раздробленного и почти уничтоженного народа. Эрнистирийцы превратились в дикарей, живущих в ненаселенных землях гор Грианспог, их унес в прежние первобытные пещеры разрушительный ураган, насланный на ее страну Верховным королем Элиасом и его приспешником риммером, Скали из Кальдскрика.
Так что, возможно, Эолейр прав, и она должна посвятить себя своему народу. Она последняя, в чьих жилах течет кровь Ллута, – слабая связь со счастливым прошлым, но единственная, имевшаяся у тех, кому посчастливилось спастись. Значит, она будет жить, но кто бы мог подумать, что эта необходимость станет таким тяжелым бременем.
Когда Мегвин шла по крутой тропинке, что-то мокрое коснулось ее лица, потом еще, она подняла голову и увидела крошечные белые пятнышки на фоне свинцового неба.
«Снег. – В ее застывшем сердце стало еще холоднее. – Снег в середине лета, в месяце тьягаре. Небесный Бриниох и все остальные боги действительно отвернулись от эрнистирийцев».
Когда она вошла в лагерь, ее приветствовал единственный страж, мальчишка лет десяти с красным мокрым носом. Несколько укутанных в меховые куртки детишек играли на заросших мхом камнях перед входом в пещеру, пытаясь поймать языками снежинки. Они шарахнулись от нее с широко раскрытыми глазами, когда она проходила мимо в развевающихся на ветру черных юбках.
«Они знают, что принцесса не в своем уме, – мрачно подумала она. – И кто бы так не решил? Принцесса целыми днями разговаривает сама с собой и больше ни с кем. Принцесса говорит только о смерти. Разумеется, принцесса безумна».
Она подумала, что стоило бы улыбнуться опасавшимся ее детям, но, взглянув на грязные лица и рваную одежду, решила, что испугает их еще больше, и быстро вошла в пещеру.
«Может быть, я действительно сошла с ума? – вдруг подумала она. – А невероятная тяжесть, что так на меня давит, и есть безумие? И эти гнетущие мысли, от которых голова становится подобной мечущимся рукам тонущего пловца, безуспешно сражающегося за жизнь…»
Большая пещера была по большей части пустой. Старый Краобан, медленно выздоравливавший после ран, полученных во время тщетной попытки защитить Эрнисдарк, лежал рядом с огороженным очагом и о чем-то тихо разговаривал с Арнораном, одним из любимых менестрелей ее отца. Когда Мегвин подошла, оба подняли головы, и она увидела, что они изучают ее лицо, пытаясь понять, какое сегодня у принцессы настроение. Арноран начал подниматься, но она махнула рукой, чтобы он оставался на месте.
– Снег пошел, – сказала она.
Краобан пожал плечами. Старый рыцарь был почти лысым, если не считать нескольких завитков седых волос, и его голова походила на головоломку, составленную из тонких голубых вен.
– Плохо, миледи, совсем плохо. У нас еще осталось немного скота, но мы и так вынуждены тесниться всего в нескольких пещерах, и это при том, что большинство проводит практически весь день на улице.
– Сюда придут еще люди. – Арноран покачал головой. Он был не таким старым, как Краобан, но заметно более тщедушным. – Очень рассерженные люди.
– А ты знаешь песню «Камень Расставания»? – неожиданно спросила Мегвин у менестреля. – Она очень старая, про ситхи и про то, как умерла женщина по имени Ненаис’у.
– Мне кажется, я ее знал, давно, – ответил Арноран и прищурился, глядя в огонь и пытаясь вспомнить. – Это старая песня, очень, очень старая.
– Тебе не нужно петь слова, – сказала Мегвин и уселась, скрестив ноги, рядом с ним, плотно, точно кожу на барабане, натянув юбку между коленями. – Просто сыграй мелодию.
Арноран потянулся к арфе и взял несколько неуверенных нот.
– Я не думаю, что помню…
– Неважно, попытайся. – Мегвин пожалела, что не может сказать что-то такое, от чего на их лицах появились бы улыбки, хотя бы на мгновение. Разве ее народ заслужил всегда видеть ее в трауре? – Было бы хорошо, – проговорила она наконец, – подумать о прежних временах.
Арноран кивнул и с закрытыми глазами пробежал пальцами по струнам, видимо, в темноте ему было проще вспомнить мотив. А потом начал изящную мелодию, наполненную диковинными нотами, дрожавшими на грани диссонанса, но не переходившими за него. Пока он играл, Мегвин тоже закрыла глаза и снова услышала голос няни из далекого детства, которая рассказывала историю Друкхи и Ненаис’у – какие же странные имена у героев старых баллад! – пела об их любви и трагической гибели, про враждовавшие семьи.
Музыка продолжала звучать, и мысли Мегвин наполнили образы далекого и не слишком прошлого. Она видела перед собой бледного Друкхи, склонившегося к земле от горя, а потом дающего клятву отомстить – но у него было наполненное болью лицо ее брата Гвитинна. И распростертое на зеленой траве безжизненное тело Ненаис’у – разве это не сама Мегвин?
Арноран перестал играть, и Мегвин открыла глаза, она не знала, как давно стихла музыка.
– Когда Друкхи умер, отомстив за свою жену, – сказала она, будто продолжая прерванный разговор, – его семья не могла больше жить в мире с семьей Ненаис’у.
Арноран и Краобан переглянулись, но она, не обращая на них внимания, продолжала:
– Я вспомнила их историю. Мне пела эту песню няня. Семья Друкхи бежала от своих врагов, далеко-далеко, чтобы жить отдельно. – Через мгновение она повернулась и посмотрела на Краобана. – Когда Эолейр и остальные вернутся из своей экспедиции?
