Горячий воздух врывался в открытые окна, точно голодный зверь. Тиамак сложил записку и убрал в ножны, решив сначала позаботиться о Чернилке, а уж потом подумать, как поступить. Быть может, к вечеру станет прохладнее. Несомненно, можно подождать один день, прежде чем отправиться в путешествие? Ведь так?
Тиамак завернул маленькое тельце птицы в маслянистые листья пальмы и перевязал их тонкой веревкой. Затем прошел по мелководью к песчаному островку за своим домом, где положил связку листьев на скалу и окружил корой и драгоценными обрывками старых пергаментов. Прочитав молитву для души Чернилки, обращенную к Той, Что Заберет Нас Всех, при помощи огнива он поджег крошечный погребальный костер.
По мере того как дым стал подниматься вверх, Тиамак размышлял о важности прежних обычаев и времен. По меньшей мере они давали возможность занять голову в те моменты, когда разум уставал, а он сам испытывал боль. Ему даже удалось ненадолго избавиться от тревожных мыслей о долге, и на него снизошло странное умиротворение, пока он смотрел, как дым над Чернилкой медленно поднимался в лихорадочно-серое небо.
Скоро дым исчез, и Тиамак развеял пепел над зеленой водой.
* * *
Когда Мириамель и оба ее спутника спустились с горной тропы на Северную прибрежную дорогу, Кадрах заставил своего скакуна двигаться немного быстрее и опередил ехавших рядом Динивана и принцессу на несколько корпусов. Утреннее солнце светило им в спины. Лошади, которых привел Диниван, шли рысью, слегка потряхивая головами, и, широко разувая ноздри, ловили утренний бриз.
– Эй, Падрейк! – крикнул Диниван, но монах не ответил. Его круглые плечи поднимались и опускались. Он надвинул капюшон. Казалось, монах погрузился в глубокие раздумья. – Ну, ладно, пусть будет Кадрах, – позвал священник, – почему ты не едешь с нами?
Кадрах, хорошо державшийся в седле, несмотря на большой вес и короткие ноги, натянул поводья. Когда Диниван и Мириамель поравнялись с ним, он повернулся.
– С именами нередко возникает проблема, брат, – сказал он, обнажив зубы в сердитой улыбке. – Ты обратился ко мне по имени, которое принадлежит мертвецу. Принцесса дала мне другое – «предатель» – и окрестила им в Эметтинском заливе, чтобы завершить сделку. Теперь ты должен понимать, что получается большая путаница – как сказали бы некоторые – из-за многообразия имен. – Он иронично поклонился и, ударив каблуками по бокам лошади, поехал вперед, но потом снова придержал своего скакуна, как только оказался впереди на расстоянии в дюжину элей.
– Он очень обижен, – заметил Диниван, глядя на опущенные плечи Кадраха.
– Интересно, а из-за чего ему обижаться? – резко спросила Мириамель.
Священник покачал головой.
– Один только Бог знает.
Что означали эти слова, произнесенные священником, Мириамель не поняла.
Северная прибрежная дорога Наббана вилась между горной грядой и Эметтинским заливом, иногда уходя в глубь материка, и справа возникали скалы, полностью скрывающие из виду воду. Затем горы расступались, и перед путниками вновь появлялось каменистое побережье. Когда они подъезжали к Телигуру, на дороге появились люди: крестьянские телеги, нагруженные сеном, пешие торговцы держали в руках шесты со своими товарами, куда-то направлялись небольшие отряды местных стражников. Многие путешественники, увидев золотое Дерево на шее Динивана и монашеские одеяния его спутников, склоняли головы и сотворяли знак Дерева на груди. Нищие бежали рядом с лошадью священника и кричали:
– Святой отец! Святой отец! Во имя милосердного Эйдона!
Если у них имелись видимые увечья, Диниван вытаскивал из своего одеяния мелкие монетки и бросал несчастным. Мириамель заметила, что практически все нищие, какими бы изуродованными они ни выглядели, редко позволяли монете упасть на землю.
В полдень они остановились в Телигуре, большом рыночном городе у подножия гор, где подкрепились свежими фруктами и черствым хлебом, которые купили на прилавках городской площади. Здесь, в разгар дневной торговли, монахи не привлекали особого внимания.
Мириамель наслаждалась ярким солнцем, спустив капюшон так, чтобы почувствовать его тепло лбом. Вокруг кричали торговцы, расхваливавшие свой товар, им отвечали возмущенными криками обманутые покупатели. Кадрах и Диниван стояли рядом, священник торговался с продавцом вареных яиц, а его мрачный спутник не сводил взгляда с двери винной лавки. С некоторым удивлением Мириамель поняла, что она счастлива.
«Вот так все просто?» – выругала она себя, но солнце было слишком приятным для самобичевания.
Она плотно позавтракала, все утро ехала свободная как ветер, и никто не обращал на нее ни малейшего внимания. Кроме того, она почему-то чувствовала себя защищенной.
Мириамель вдруг подумала о кухонном мальчишке Саймоне, и настроение у нее стало еще лучше. У него была хорошая улыбка – и он ее тренировал, как один из отцовских придворных. У отца Динивана была хорошая улыбка, но Мириамель никогда не видела, чтобы священник удивлялся самому себе, как почти всегда делал Саймон.
Странное дело, Мириамель вдруг поняла, что дни, которые она провела, путешествуя по Наглимунду с Саймоном и Бинабиком, были едва ли не лучшими в ее жизни. Она рассмеялась собственным мыслям, такими забавными они ей показались, а потом потянулась, как кошка на подоконнике. Они столкнулись с ужасом и смертью, их преследовал жуткий охотник Инген и его псы, едва не прикончил гюне, злобный мохнатый великан. Но тогда она чувствовала себя удивительно свободной. Она представлялась служанкой, но, как никогда, ощущала себя собой. Саймон и Бинабик говорили с ней — а не с ее титулом, не с властью ее отца, их не интересовала возможная выгода или награда.
Она скучала по обоим. Мириамель вдруг почувствовала острый укол боли, думая о маленьком тролле и бедном, неуклюжем рыжеволосом Саймоне, которые скитались по заснеженным пустошам. Из-за пленения в Пердруине она почти забыла о них – где они сейчас? Угрожает ли им опасность? И живы ли они?
На ее лицо упала тень, и она испуганно вздрогнула.
– Я не думаю, что нашему другу стоит и дальше оставаться рядом с винной лавкой, – сказал Диниван. – И сомневаюсь, что у меня есть такое право. Нам пора двигаться дальше. Вы задремали?
– Нет. – Мириамель вновь опустила капюшон и встала. – Просто задумалась.
* * *
Герцог Изгримнур, тяжело дыша, сидел у огня, всерьез размышляя о том, чтобы что-нибудь сломать или кого-то ударить. Ноги у него болели, а лицо ужасно чесалось с тех самых пор, как он сбрил бороду, – каким безумцем он был, когда согласился на такую глупость?! – и при этом он знал о Мириамель не больше, чем в тот момент, когда покинул Наглимунд. Все это было очень плохо, а сейчас ситуация стала еще хуже.
Изгримнур не сомневался, что сокращает расстояние до принцессы. Когда ему удалось проследить ее путь до Пердруина и получить подтверждение у старого пьяницы Гилсгиата, что он высадил ее и вора монаха Кадраха здесь, в Ансис Пелиппе, герцог был уверен, что это только вопрос времени. И, хотя ему мешал облик монаха, в которого ему пришлось переодеться, Изгримнур хорошо знал Ансис Пелиппе и прекрасно ориентировался в самых злачных местах. Он считал, что ему в самое ближайшее время удастся ее найти и вернуть дяде Джошуа в Наглимунд, где она будет в безопасности от притязаний своего отца Элиаса.
