Дым от бесчисленных костров поднимался вверх, и серая туча повисла над головами путников, словно тент. Мириамель знала, что обычно ветер разгоняет дым, и небо остается голубым, но сейчас воздух оставался неподвижным.
– Как много людей, – восхищенно сказала она. – А в городе их будет еще больше.
– Но в некотором смысле, – заметил отец Диниван, – это не имеет особого значения. Эрчестер в пять раз меньше, но Хейхолт является столицей всего известного мира. Слава Наббана живет только в воспоминаниях – за исключением Матери Церкви, конечно. Теперь Наббан стал ее городом.
– А вам не кажется странным, что те, кто убил нашего Господа Усириса, теперь держат его у своей груди? – спросил Кадрах, который ехал чуть в стороне от дороги. – После смерти у человека часто появляется много друзей.
– Я не понял смысла твоего высказывания, Кадрах, – заметил Диниван, чье простое лицо оставалось серьезным, – но я слышу скорее горечь, чем слова мудрости.
– В самом деле? – спросил Кадрах. – Я говорю о полезности героев, которых нет, чтобы высказаться за себя. – Он нахмурился. – Господь любит меня, а я так хочу выпить вина. – Он отвернулся, чтобы не видеть вопросительного взгляда Динивана, и смолк.
Клубы дыма кое-что напомнили Мириамель.
– Сколько Огненных танцоров мы видели в Телигуре? – спросила она. – Неужели они теперь есть в каждом городе?
Диниван покачал головой.
– В городах их было некоторое количество, но потом они объединились и путешествуют из одного места в другое, повсюду выкрикивая свои отвратительные лозунги. Пугать должна не их численность, но отчаяние, которое идет за ними, как чума. На каждого, кто следует за ними из города в город, остается дюжина тех, кто продолжает носить их послание в глубине сердца, утрачивая веру в Бога.
– Люди верят в то, что видят, – заметил Кадрах, который неожиданно пристально посмотрел на Динивана. – Они услышали послание Короля Бурь и увидели, что способна сделать его рука. Они ждут, когда Господь накажет еретиков. Но Господь бездействует.
– Это ложь, Падрейк, – горячо возразил Диниван. – Или Кадрах, или как там еще ты себя называешь. Выбор – вот что важно. Потому что Господь позволяет выбирать каждому мужчине и каждой женщине. Он никого не принуждает себя любить.
Монах презрительно фыркнул, но продолжал смотреть на священника.
– Да, этого Он определенно не делает, – заявил Кадрах.
«Странное дело, – подумала Мириамель, – складывается впечатление, что Кадрах просит Динивана что-то понять, пытается убедить секретаря Ликтора в том, чего тот не видит».
– Господь желает… – начал Диниван.
– Но если Господь не склонен к лести, не хочет никого заставлять себя любить и не отвечает на вызов Короля Бурь или кого-то другого, – перебил его Кадрах, – то почему, почему тебя удивляет, что люди сомневаются в существовании Бога или считают, что Он бессилен?
Диниван немного подумал, а потом гневно покачал головой.
– Вот для этого и существует Мать Церковь. Чтобы нести слово Божье, чтобы люди могли сделать выводы.
– Люди верят в то, что видят, – печально ответил Кадрах, а потом снова погрузился в молчаливые раздумья, пока их лошади неспешно шагали по дороге.
К полудню они добрались до оживленной Анитуллийской дороги. Потоки людей двигались в обоих направлениях, образовывая водовороты возле фургонов, ехавших на рынок или с рынка. Мириамель и ее спутники не привлекали к себе внимания, и к закату преодолели значительное расстояние.
Вечером они остановились в Беллидане, одном из выросших вдоль дороги двух десятков городков, пока не стало так темно, что уже нельзя было бы отличить, где заканчивается один и начинается другой. Они переночевали в маленьком монастыре, где кольцо Динивана с печатью Ликтора сделало их центром всеобщего внимания. Мириамель рано ускользнула в маленькую келью, чтобы никто не догадался о том, кто она на самом деле. Диниван объяснил монахам, что его спутник болен, а потом принес Мириамель сытную трапезу, состоявшую из ячменного супа и хлеба. Когда Мириамель задула свечу и собралась спать, перед ее глазами возникли Огненные танцоры, женщина в белых одеяниях, охваченная ярким пламенем, но здесь, за толстыми стенами монастыря, это уже не казалось ей таким страшным – еще одно тревожное событие в тревожном мире.
К полудню следующего дня они добрались до места, где Анитуллийская дорога начала подниматься вверх через горные перевалы, ведущие к пригородам Наббана. Они проезжали мимо дюжин пилигримов и торговцев, которые устало сидели на обочине дороги, обмахиваясь шляпами с широкими полями. Некоторые останавливались, чтобы отдохнуть или выпить воды, но среди них попадались и те, чьи упрямые ослы отказывались везти дальше вверх по крутому склону переполненные тележки.
– Если мы остановимся до наступления темноты, – сказал Диниван, – то сможем провести ночь в одном из горных городков. И тогда утром нам останется один короткий переход до города. Однако есть причины, по которым я не хочу затягивать наше путешествие. Если мы будем продолжать идти дальше после наступления темноты, то до полуночи сумеем добраться да Санцеллан Маистревиса.
Мириамель посмотрела на дорогу, потом перевела взгляд вперед, но она терялась в далеких золотых горах.
– Я бы предпочла остановиться на ночлег, – призналась она. – У меня все тело болит.
Диниван с беспокойством посмотрел на принцессу.
– Я понимаю. Мое умение ездить на лошади еще хуже, чем у вас, и я испытываю такие же проблемы, принцесса. – Он покраснел и рассмеялся. – Прошу прощения, леди. – Но мне кажется, будет лучше, если мы как можно быстрее доберемся до Ликтора.
Мириамель посмотрела на Кадраха, чтобы понять, хочет ли он что-то добавить, но монах погрузился в собственные мысли, и его тело заметно раскачивалось из стороны в сторону, когда лошадь поднималась вверх по склону.
– Если вы считаете, что это так важно, – наконец сказала она, – то давайте ехать всю ночь. Но, если честно, я не представляю, что такого могу рассказать Ликтору – или он поведать мне, – что не может подождать до завтрашнего утра.
– Очень многие вещи изменились, Мириамель, – ответил Диниван, понизив голос, хотя дорога вокруг была пуста, если не считать телеги, поскрипывавшей в половине фарлонга впереди. – В такие времена, когда все становится неопределенным, иногда приходится жалеть о том, что ты не поспешил. Теперь мне доступна такая мудрость. И с вашего разрешения, я буду ею руководствоваться.
Они продолжали ехать сквозь сгущавшиеся сумерки, даже после того, как над горами загорелись звезды. Дорога петляла между перевалами, спускалась вниз, проходила мимо поселений и небольших городков, пока они не добрались до пригородов огромного города, озаренного таким количеством светильников, что там было светло, как днем.
На улицах Наббана оказалось много народу, даже сейчас, когда приближалась полночь. На каждом углу горели факелы. Жонглеры и танцоры давали представления в бассейнах яркого света ради нескольких монет подвыпивших прохожих. Из таверны, окна которой были закрыты ставнями – ночь выдалась прохладной, – доносился шум, а из то и дело открывавшейся двери на улицу проливался свет.
