– Ну, дорогая принцесса, – сказал Ранессин, когда все уселись, – я не видел вас с похорон вашего дедушки. Да, вы выросли – но что за странная одежда на вас, миледи. – Он улыбнулся. – Добро пожаловать в Дом Господа. Вы в чем-нибудь нуждаетесь?
– Нет, если речь идет о еде и питье, ваше святейшество.
Ранессин нахмурился.
– Я не любитель титулов, а мой особенно тяжело ложится на язык. Когда я был молодым человеком в Станшире, мне и в голову не приходило, что я закончу жизнь в далеком Наббане, где меня будут называть «святейшим» и «великим», и я никогда больше не услышу имени, которое мне дали при рождении.
– Разве Ранессин не ваше настоящее имя? – спросила Мириамель.
Ликтор рассмеялся.
– О нет. Я родился в Эркинланде, где получил имя Освайн. Однако эркинландеры редко достигают таких вершин, и смена имени на наббанайское выглядела разумным шагом. – Он наклонился к ней и осторожно похлопал ладонью по ее руке. – Кстати, если уж мы заговорили о перемене имен, Диниван рассказал мне, что вы совершили долгое путешествие и очень много видели с тех пор, как покинули отцовский дом. Вы расскажете мне хотя бы о некоторых ваших приключениях?
Диниван ободряюще улыбнулся, а Мириамель сделала большой вдох и начала говорить.
Ликтор внимательно слушал, пока она рассказывала о набиравшем силу безумии отца, как оно заставило ее покинуть Хейхолт, об отвратительных советах Прайрата, о Джошуа, которого Элиас бросил в темницу. Более яркий солнечный свет начал проникать в зал для аудиенций через высокие окна, Диниван встал и отправился заказать им еды – быстро приближался полдень.
– Поразительный рассказ, – сказал Ликтор, пока они ждали возвращения его секретаря. – Теперь я получил подтверждение многим слухам, которые до меня доходили. – Он потер пальцем тонкий нос. – Господь Усирис даровал нам мудрость. Почему людям не хватает того, что они уже имеют?
Вскоре Диниван вернулся вместе со священником, который принес сыр и фрукты на подносе, а также бутылку вина с пряностями, и Мириамель продолжила свой рассказ. Пока она ела и говорила, Ранессин время от времени прерывал ее мягкими, но умными вопросами, и у нее возникло ощущение, что она беседует с добрым старым дедушкой. Мириамель рассказала ему о псах норнов, которые преследовали ее и девочку-служанку по имени Лелет, как их спасли Саймон и Бинабик. Потом она поведала Ранессину о событиях, произошедших в доме Джелой, и пересказала страшные пророчества Ярнауги о Наглимунде – тут Ликтор и Диниван переглянулись.
Когда Мириамель закончила, Ликтор сдвинул высокую шапку назад – в процессе аудиенции она несколько раз сползала вниз – и с довольным вздохом откинулся на спинку кресла. Его блестящие глаза стали печальными.
– Нам столько всего следует обдумать, как много ужасных вопросов осталось без ответа. О Господи, ты поставил своих детей перед суровыми испытаниями. Я чувствую приближение страшного зла. – Он повернулся к Мириамель. – Спасибо за новости, принцесса, хотя среди них нет хороших известий, но только глупец желает пребывать в счастливом неведении, а я стараюсь избегать подобных ситуаций. Это мое самое тяжкое бремя. – Он задумчиво пожевал губами.
– Ну, Диниван, – наконец заговорил Ранессин, – рассказ принцессы делает вчерашние новости еще более зловещими.
– О каких новостях вы говорите, ваше святейшество? – спросил Диниван. – У нас не было возможности поговорить после моего возвращения.
Ликтор сделал глоток вина.
– Элиас послал Прайрата для встречи со мной, – ответил Ранессин. – Завтра его корабли прибудут из Хейхолта. Его миссия очень важна для Верховного короля.
– Прайрат будет здесь? – с тревогой спросила Мириамель. – А мой отец знает, что я здесь?
– Нет, нет, не бойтесь, – успокаивающе ответил Ликтор и снова похлопал ее по руке. – Он будет говорить с Матерью Церковью.
– Он дьявол, – резко сказала Мириамель. – Не верьте ему.
Ранессин рассудительно кивнул.
– Я не забуду о вашем предупреждении, принцесса Мириамель, но иногда мой долг состоит в том, чтобы беседовать с дьяволами.
Он опустил взгляд и посмотрел на свои руки, словно рассчитывал обнаружить там решение всех проблем. Когда Диниван повел Мириамель к двери, Ликтор вежливо попрощался с ней, но его голос вновь был полон грусти.
Глава 10. Зеркало
Саймон обнаружил, что глупый гнев не хочет уходить. Они со Слудигом следовали за троллями на баранах вниз по склону, постепенно удаляясь от голых груд камней, оставшихся у них за спиной, и он чувствовал, что его мысли путаются от возмущения, и в результате он способен думать только о чем-то одном, причем не более нескольких мгновений.
Он шел быстро, хотя тело у него все еще болело и было покрыто синяками, внутри кипел гнев, а в голове метались мрачные мысли. Эйстан мертв. Еще один друг погиб. И он ничего не в силах сделать, не мог изменить реальность и даже оплакать Эйстана. И это более всего выводило его из себя: он был бессилен. Совершенно и бесповоротно.
Бледный Слудиг с запавшими глазами явно не испытывал желания разговаривать. Два обитателя равнин шли рядом по широким плоским пластам гранита, периодически преодолевая снежные сугробы, которые копыта баранов превратили в белую пену.
Казалось, подножие гор растет, чтобы их встретить. После каждого поворота тропы перед глазами у путешественников возникали новые склоны, усыпанные снегом, и всякий раз появлялось ощущение, будто они становятся больше. Сиккихок, в свою очередь, растягивался и уходил в небеса по мере того, как они спускались, неизменно становясь все выше, словно гора закончила все дела со смертными и теперь возвращалась в высокую и более привычную компанию неба и облаков.
«Я тебя не забуду, – предупредил Саймон Сиккихок, оборачиваясь на огромный каменный кинжал. Он отчаянно боролся с желанием прокричать эти слова вслух. Если прищуриться, он мог бы разглядеть каменные могильные пирамиды. – Я не забуду, что мой друг похоронен на твоих склонах. Я никогда этого не забуду».
День прошел быстро. По мере того как гора становилась больше, они начинали идти быстрее, плоские промежутки между подъемами и спусками увеличивались. Саймон начал замечать следы горной жизни, которые отсутствовали выше: семьи белых и коричневых кроликов, поедавших траву в промежутках между сугробами, соек и белок, о чем-то споривших на невысоких, гнущихся под порывами ветра деревьях. Эти свидетельства жизни на голых и безжалостных скалах должны были улучшить его настроение; вместо этого его бесцельный гнев лишь усиливался. Какое право на существование имели эти мелкие незначительные животные, когда умирают люди? Почему они так стараются: ведь ястреб, змея или стрела охотника могут в любой момент погасить слабый огонек их жизней. Мысль о бессмысленном существовании в тени смерти наполняла Саймона странно возбуждающим отвращением.
Когда наступил вечер, отряд выбрал пологий участок склона, заросший кустарником, где они и разбили лагерь, – махина Сиккихока по большей части защищала их от порывов холодного, несущего снег ветра. Саймон сбросил на землю заплечный мешок и принялся собирать хворост для костра, но остановился, чтобы проследить, как солнце соскальзывает за горы на западе – одна из которых, он знал, была Урмшеймом, скалой драконов. Горизонт заливал свет, богатый разными цветами, как розы, растущие в садах Хейхолта.
