* * *
Предвестие грозы накрыло болота влажным жарким одеялом, и Тиамак чувствовал, что она рвется в бой, и от ее колючего дыхания волоски у него на руках шевелились. Как бы он хотел, чтобы пошел небольшой прохладный дождь! Мысль о каплях, падающих на лицо и сгибающих листья мангровых деревьев, казалась мечтой о доброй магии.
Тиамак вздохнул, вытащил посох из воды и положил его поперек сиденья своей лодки, потом он потянулся, пытаясь без особого успеха расслабить мышцы спины. Он плыл уже три дня и провел две бессонные ночи, наполненные тревогой о будущем. Если он отправится в Кванитупул и останется там, то будет ли это означать, что он предал своих соплеменников? Способны ли они вообще понять его обязательства перед обитателями материка – во всяком случае, перед некоторыми из них.
Конечно, они не поймут. Тиамак нахмурился и потянулся к меху с водой, тщательно прополоскал рот и только потом сделал глоток. Его всегда считали странным. Если он не отправится в Наббан, чтобы представить просьбу своего народа герцогу Бенигарису, его будут считать странным предателем. Для старейшин Деревенской Рощи тут не могло быть никаких сомнений.
Тиамак снял с головы платок и опустил его в воду, потом снова аккуратно завязал на голове. Благословенно прохладная вода потекла по лицу и шее. Яркие птицы с длинными хвостами сидели на ветвях у него над головой, они перестали щебетать, когда над болотом пронесся глухой рокот. Тиамак почувствовал, как сердце у него в груди забилось быстрее.
«Тот, Кто Всегда Ступает По Песку, сделай так, чтобы гроза началась скорее!»
Его лодка замедлила ход, когда он перестал отталкиваться шестом. Корма начала постепенно поворачиваться к середине русла, и он оказался лицом к берегу – точнее, так было бы, если бы он плыл по обычной реке на материке. Однако здесь, во Вранне, берегами являлись густые заросли мангровых деревьев, корни которых удерживали достаточное количество песка, чтобы их колония могла тут благополучно процветать.
Тиамак презрительно фыркнул, снова опустил в воду шест, развернул лодку в нужном направлении и подтолкнул ее вперед, в сторону густых зарослей лилий, которые пытались ухватиться за борта лодки, словно пальцы тонущих пловцов. Ему предстояло плыть до Кванитупула еще несколько дней – и это в том случае, если гроза, которую он призывал, не принесет с собой сильных ветров, способных выдирать деревья с корнями и превратить эту часть Вранна в непреодолимое переплетение корней, стволов и сломанных веток.
«Тот, Кто Всегда Ступает По Песку, – возобновил Тиамак свою молитву, – пусть гроза принесет прохладу и будет короткой и мягкой».
Тиамак ощущал невыразимую тяжесть на сердце. Как сделать выбор между двумя ужасными вариантами? Он может добраться до Кванитупула, не принимая окончательного решения: остаться ли там по просьбе Моргенеса или отправиться в Наббан, выполняя приказ старейшины Могаиба и остальных его соплеменников. Тиамак пытался успокоить себя подобными мыслями, но тут же задавал себе вопрос: не являются ли на самом деле подобные рассуждения легкомысленным отношением к ране, которая начала гноиться – в то время как следует стиснуть зубы и вычистить ее, чтобы началось исцеление.
Тиамак подумал о матери, которая большую часть жизни провела на коленях, следила за кухонным огнем, толкла зерно в ступке, работала целый день от рассвета до заката, пока не приходило время заползти в гамак на ночь. Он не слишком уважал деревенских старейшин, но сейчас ему стало страшно: а вдруг за ним следит дух его матери? Она никогда не поняла бы, если бы ее сын отвернулся от своего народа ради чужестранцев. Сначала послужи своим и только потом думай о личной чести, так бы она сказала.
Теперь, когда Тиамак подумал о матери, все встало на свои места. Прежде всего, он был вранном, и ничто не могло это изменить. Он должен отправиться в Наббан. Моргенес, добрый старик, он поймет его мотивы. А потом, после того как он исполнит долг по отношению к своему народу, он вернется в Кванитупул, как его просил друг с материка.
Решение несколько облегчило бремя, лежавшее на плечах Тиамака. Он подумал, что вскоре сможет сделать остановку и приготовить полуденную трапезу. Он наклонился, чтобы проверить рыболовную снасть, привязанную к корме плоскодонки, но она оказалась легкой; а когда он втащил ее в лодку, выяснилось, что наживка снова съедена, а тот, кто поживился за его счет, ничего не оставил, чтобы выразить свою благодарность. Хорошо еще, что крючок не пострадал. Металлические крючки стоили очень дорого – за этот он расплатился целым днем работы переводчиком на рынке в Кванитупуле. А в следующем месяце на том же рынке нашел пергамент с именем Ниссеса, за который ему пришлось заплатить еще одним днем работы переводчиком. Две дорогие покупки, но крючок и в самом деле оказался прочнее, чем те, что он вытачивал из костей, – обычно они ломались после первой удачной попытки. А пергамент Ниссеса – Тиамак похлопал по промасленной коже мешка, лежавшего у ног, – если он не ошибся в происхождении пергамента, – это бесценная находка. Совсем неплохая награда за два дня работы.
Тиамак осторожно достал леску с крючком, направил лодку к густым зарослям мангровых деревьев и медленно поплыл вдоль в поисках места, где корни деревьев немного раздвинулись, открывая путь через заросли камыша. Он подвел лодку максимально близко к деревьям, вытащил нож из-за пояса, воткнул его в мягкую почву, и ему удалось обнаружить немного рыбьей икры. Теперь у него появилась возможность сделать новую наживку. Он завернул блестящую икру в платок, оставив немного для наживки, затем снова забросил крючок в воду и направил лодку на середину реки – и в это время прогремел гром. Тиамаку показалось, что он понемногу удаляется, и он печально покачал головой. Буря не спешила набирать силу.
Солнце уже давно начало клониться к закату, когда он проплыл под зарослями мангровых деревьев и снова оказался на залитой солнцем воде. Здесь река стала шире и глубже. Море камыша тянулось до самого горизонта, застывшего почти в полной неподвижности, – его лишь пересекали в разных направлениях блестящие ручьи. На небе собирались угрожающие серые тучи, но из-за них ярко сияло солнце, и у Тиамака стало легче на душе. Взлетел ибис, медленно взмахивая белыми крыльями, и опустился рядом, среди камышей. На юге, за милями топей и болотного леса, он уже мог разглядеть темную гряду гор Наскаду. На западе, невидимое за бесконечными прериями рогоза и мангровых деревьев, осталось море.
Тиамак продолжал рассеянно направлять плоскодонку вперед, задумавшись о солидной работе по внесению исправлений в «Совранские лекарства целителей Вранна», которую он намеревался проделать. Он вдруг понял, что даже форма рогоза может иметь какое-то отношение к его использованию народами луговых тритингов в качестве супружеского зелья, и мысленно составлял текст сноски с непременно изысканными намеками на эту связь, но так, чтобы она не выглядела как неуместное умничанье, когда ощутил спиной странную вибрацию. Тиамак с удивлением обернулся, и увидел, что леска натянулась и гудит, как струна лютни.
Сначала он решил, что дело в каком-то сучке, – натяжение оказалось таким сильным, даже корма его лодочки слегка осела в воду, – но когда посмотрел через борт, увидел, как на поверхность, извиваясь, поднялось серебристо-серое тело, а потом снова ушло в соленые глубины. Рыба! Длинная, как рука Тиамака! Он радостно вскрикнул и принялся вытягивать леску. Серебристое существо, казалось, было готово на него напрыгнуть. На мгновение один из бледных блестящих плавников появился над водой, но тут же исчез под дном лодки, сильно натянув леску. Тиамак слегка натянул леску, ему попалась сильная рыба, и он вдруг отчетливо представил, как леска рвется, и его еда, которой хватило бы на два дня, уплывает прочь, и его сердце наполнил ужас.
