По мере того как она взрослела и стала ростом с мужчину, оставаясь неизменно привлекательной, Эолейр начал замечать, что Мегвин становилась все более сдержанной, лишь изредка снова превращаясь в девочку, восхищавшую его прежде. Казалось, она сосредоточилась на собственных переживаниях, точно розовый куст, которому потолок мешает тянуться к солнцу и он начал изгибаться, а шипы ранили стебель. Она все еще оказывала особое внимание Эолейру, но оно все больше и больше смущало графа, порождая неловкое молчание и ее гневные встречные обвинения.
Некоторое время ему казалось, что она относилась к нему лучше, чем к обычному другу семьи и дальнему родственнику. Он даже задавал себе вопрос, смогут ли два таких одиноких человека найти дорогу друг к другу. Эолейр, несмотря на хорошую речь и ум, всегда чувствовал, что лучшая часть его личности остается глубоко скрытой, в точности как его тихая крепость на горе в Над-Муллахе, которая стояла в стороне от шумного Таига. Но даже после того, как он всерьез начал думать о Мегвин – в то время как его восхищение перед ее честностью и нетерпимостью к глупости стало превращаться в нечто более глубокое, – она к нему охладела, как будто решила, что Эолейр лишь один из множества бездельников и льстецов, окружавших короля Ллута.
Как-то долгим днем в восточном Утаниате, когда снег обжигал лицо, Эолейр погрузился в глубокие размышления и вдруг задал себе вопрос: «Возможно, я ошибался? Интересовал ли я ее вообще?» Это была ужасная мысль, потому что она переворачивала весь мир, который он знал, и придавала совсем другой смысл тому, что происходило между ними с тех пор, как Мегвин стала взрослой женщиной.
«Неужели я был слеп? Но, если и так, почему она вела себя со мной так холодно? Разве я не относился к ней всегда с уважением и добротой?»
Он обдумывал эту мысль в течение долгого часа, а потом отложил ее в сторону. Было слишком неприятно размышлять о подобных вещах посреди пустошей, к тому же, скорее всего, до их следующей встречи пройдут долгие месяцы.
А еще не следовало забывать, что она отослала его в гневе, разве не так?
Ветер яростно гонял в воздухе тучи снега.
Утром буря немного утихла, Эолейр миновал Акх-Самрат и остановил лошадь на холме, возле поля сражения, где принц Синнах и десять тысяч эрнистирийцев погибли от рук Фингила из Риммерсгарда и предательства вождя тритингов Ньюнорта. Как и в те редкие разы, когда Эолейр здесь бывал, граф почувствовал, как его охватывает дрожь при виде огромного плоского поля, впрочем, на сей раз не горькие события прошлого стали тому причиной. Сейчас в лицо ему дул ледяной ветер, на него смотрело холодное пустое лицо севера, и он вдруг понял, что к тому времени, когда закончится новая величайшая война – на поле сражения здесь или под покровом безжалостной черной зимы, – смертей будет столько, что жертвы Акх-Самрата покажутся незначительными.
Он ехал дальше, и гнев превратился в лед у него в груди. Кто привел в движение эти невероятные вещи? Кто заставил вращаться колесо зла? Элиас или его любимая змея Прайрат? Если так, то для них уготован специальный ад. Эолейру оставалось лишь надеяться, что он окажется рядом, когда их туда отправят, – возможно, с помощью Сияющего Когтя, меча Престера Джона, если подземные дварры сказали правду.
Когда Эолейр приблизился к границе Альдхорта, он снова стал передвигаться под покровом ночи. Здесь, во владениях Элиаса, всего в дюжине лиг от окраин Эрчестера, хватка бури слега ослабела, и Эолейр решил, что ему больше не следует опасаться редких путников – теперь он мог столкнуться со стражниками Верховного короля.
В тени большого леса, молчаливые, укрытые снежным одеялом поля, казалось, трусливо ждали, что будет дальше, словно буря являлась предвестником мрачных времен. Эолейр знал, что это лишь его ощущения, но у него также сложилось впечатление, что и другие думают как он: предчувствие ужасных событий повисло над Эркинландом, наполняя воздух отнимавшим волю туманом. Несколько одиноких фермеров и лесников, чьи фургоны ему попадались по дороге под безлунным небом, делали знак Дерева, проезжая мимо, словно он был демоном или ожившим мертвецом. Но свет их факелов показывал, что именно их лица превратились в бледные маски, словно ужасающие ветры и постоянный снег выбелил их жизнь.
Эолейр приближался к Систерборгу. Огромная гора находилась всего в нескольких лигах от ворот Эрчестера, и он решил, что не станет подъезжать к Хейхолту ближе – в одну из самых черных ночей он почти ощутил истекавшую оттуда бессонную злобу Элиаса, горевшую, точно факел, в высокой башне. Это лишь Верховный король, напомнил себе Эолейр, смертный человек, которого он прежде уважал, хотя никогда не любил. Какие бы безумные планы Элиас ни строил, какие бы чудовищные сделки ни заключал, он оставался обычным человеком.
Казалось, пик Систерборга начал мерцать по мере того, как граф подъезжал ближе, словно высоко на вершине горели сигнальные костры. Возможно, Элиас поставил сторожевой пост, предположил Эолейр, который не смог придумать другой подходящей причины. Неужели Верховный король боится вторжения со стороны древнего леса Альдхорт? В любом случае это не имело особого значения. Эолейр твердо решил обогнуть Систерборг с дальней стороны от Эрчестера и не собирался исследовать мерцавшие огни.
Черная гора имела плохую репутацию, уходившую корнями в далекие времена, предшествовавшие правлению отца Элиаса, короля Джона. О Систерборге рассказывали множество историй, и ни одну из них не было приятно слушать. В такие дни, как этот, Эолейру не хотелось приближаться к нему даже на расстояние в лигу, но лес – еще одно не самое лучшее место для пребывания ночью, и стены Эрчестера мешали объехать его по широкой дуге.
Он как раз начал объезжать холм с севера, его скакун выбирал дорогу через густо росшие деревья на границе Альдхорта, когда на Эолейра накатила невероятная волна страха – ничего подобного он прежде не испытывал. Сердце начало отчаянно колотиться в груди, на лице выступил холодный пот, а в следующее мгновение его сердце едва не превратилось в хрупкий лед; Эолейр почувствовал себя полевой мышью, внезапно обнаружившей охотящегося ястреба – бежать было поздно. Ему пришлось заставить себя не вдавливать шпоры в бока лошади, чтобы помчаться – все равно куда. Он резко повернулся, пытаясь отыскать причину столь жуткого ужаса, но ничего не сумел обнаружить.
Наконец он хлопнул по крупу лошади и проехал еще немного в сторону деревьев, обещавших защиту. То, что вызвало у него беспричинный страх, казалось, исходило от белого снега, а не темного леса.
Здесь буря уже не бушевала так сильно, как когда он оказался с подветренной стороны Альдхорта, если не считать продолжавшего идти снега, небо оставалось чистым. Огромная желтая луна висела на востоке, окрашивая все вокруг в болезненный цвет голых костей. Граф Над-Муллаха посмотрел вверх на громаду Систерборга – быть может, именно там гнездился источник ужаса, но не увидел и не услышал ничего особенного. Какая-то часть его сознания твердила, что он слишком много времени провел в одиночестве, но эти мысли он с легкостью отбросил.
Тонкий звук, непонятный, но настойчивый скрип появился где-то впереди. Эолейр перевел взгляд на полный тайн Систерборг, потом посмотрел на запад, через снега, в том направлении, откуда приехал. Что-то медленно двигалось по заснеженной равнине.
