Изгримнур содрогнулся от этой мысли и сотворил знак Дерева на груди. Наступили черные времена. Несмотря на громкие крики, Огненные танцоры не поджигали себя. Герцог кисло улыбнулся. Возможно, сегодня слишком мокро.
Наконец лодочник остановился возле не слишком привлекательного сооружения в районе складов, далеко от торговых улиц. Когда Изгримнур с ним расплатился, маленький смуглый мужчина протянул багор и стащил вниз веревочную лестницу. Герцог едва успел на нее перебраться, как лодочник развернулся и вскоре скрылся в одном из отходивших в сторону каналов.
Тяжело дыша и проклиная большой живот, Изгримнур перелез с лестницы на более надежный причал и постучал в видавшую виды дверь. Ему пришлось довольно долго ждать под ледяным дождем – и довольно скоро его начал охватывать гнев. Когда дверь все же распахнулась, Изгримнур увидел хмурую женщину среднего возраста.
– Я не знаю, куда подевался полудурок, – сказала она Изгримнуру, словно тот у нее спрашивал. – Мало того что я должна делать всю работу, теперь мне еще нужно и дверь открывать.
На мгновение герцог так удивился, что едва не начал извиняться, однако быстро справился с приступом благородства.
– Мне нужна комната, – заявил он.
– Ну, тогда заходите, – с сомнением сказала женщина, распахивая дверь.
Изгримнур увидел самодельный лодочный навес, от которого несло смолой и несвежей рыбой. Рядом лежала пара старых лодок, похожих на жертвы сражения. В углу из-под груды одеял торчала загорелая рука. Сначала Изгримнуру показалось, что это труп, небрежно брошенный у входа; затем рука пошевелилась, поправила одеяла, и герцог понял, что там кто-то спит. У него возникло предчувствие, что ему не удастся найти здесь приличной комнаты, но он заставил себя отбросить неприятную мысль.
«Ты становишься слишком привередливым, старик, – отругал он себя. – На полях сражений ты спал в грязи и крови, а вокруг вились больно жалившие мухи!»
Ему пришлось напомнить себе, что у него важная миссия и он должен ее выполнить.
– Кстати, – сказал он вслед хозяйке, которая шла так быстро, что почти успела пересечь двор. – Я кое-кого ищу. – Внезапно он вдруг забыл имя, которое ему назвал Диниван, остановился, провел пальцами по влажной бороде и вспомнил: – Тиамак. Я ищу Тиамака.
Когда женщина обернулась, на ее лице появилось выражение радостной жадности.
– Вы? – сказала она. – Так это у вас есть золото? – Она широко развела руки в стороны, словно собиралась его обнять.
Несмотря на то что их разделяло расстояние в дюжину локтей, Изгримнур сделал шаг назад. Куча одеял зашевелилась, как гнездо с поросятами, и тут же отлетело в сторону. Маленький и очень худой вранн сел, но его глаза все еще оставались наполовину закрытыми.
– Я Тиамак, – сказал он, борясь с зевотой.
Он оглядел Изгримнура, и на его лице появилось разочарование, словно он ожидал увидеть кого-то другого. Герцог почувствовал, как его снова охватывает раздражение. Неужели все люди сошли с ума? За кого они его принимают или на что рассчитывают?
– Я принес вам новости, – сдержанно сказал Изгримнур, не зная, с чего начать. – Нам нужно поговорить наедине.
– Я провожу вас в вашу комнату, – поспешно сказала женщина, – она лучшая в доме, и маленький загорелый джентльмен – еще один почетный гость – может к вам присоединиться.
Изгримнур повернулся к Тиамаку, который, казалось, неуклюже одевался под одеялами; в этот момент внутренняя дверь дома распахнулась и толпа детишек вырвалась наружу с такими громкими криками, словно это были воюющие тритинги. Их преследовал высокий седой старик, улыбавшийся от уха до уха и делавший вид, что сейчас он схватит кого-то из них. Они убегали с восторженным визгом и вломились в дверь, выходившую наружу, на пристань. Однако хозяйка шагнула вперед и встала перед стариком, уперев кулаки в бока и не давая ему продолжить игру.
– Проклятье, ты настоящий осел, Сеаллио, ты обязан открывать гостям дверь! – Старик, хотя он был заметно выше, сжался, словно ожидал удара. – Я знаю, что у тебя маловато мозгов, но ты же не глухой! Неужели ты не слышал, что в дверь стучат?
Старик тихо застонал, и хозяйка отвернулась с гримасой отвращения.
– Он глуп, как камень, – начала она и тут же смолкла, увидев, что Изгримнур опускается на колени.
Герцог почувствовал, что мир вокруг него закачался, словно его подняли в воздух гигантские руки. Прошло несколько мгновений, прежде чем к нему вернулся дар речи, и все это время хозяйка, маленький вранн и старый привратник смотрели на него с разной степенью недоумения.
– Милорд Камарис, – сказал Изгримнур, обращаясь к старику, и его голос пресекся. Мир сошел с ума: мертвые снова живут. – Милосердная Элизия, Камарис, ты меня помнишь? Я Изгримнур! Мы воевали вместе за Престера Джона – и были друзьями! О господи, ты жив! Как такое может быть?
Он протянул старику руку, и тот взял ее, как ребенок берет что-то блестящее или разноцветное у незнакомца. Рука старика была мозолистой, но в ней все еще чувствовалась огромная сила, хотя пальцы оставались вялыми в ладони Изгримнура. Красивое лицо выражало лишь улыбающееся непонимание.
– Что вы такое говорите? – сердито спросила хозяйка. – Это старый Сеаллио, привратник. Давно живет здесь. Он дурачок.
– Камарис… – выдохнул Изгримнур, прижимая руку старика к щеке и увлажняя ее слезами. Он едва мог говорить. – О господи, ты жив.
Глава 28. Искры
Несмотря на невероятную красоту Джао э-тинукай’и, или из-за нее, Саймону стало скучно. Кроме того, он чувствовал себя невыразимо одиноким.
Его плен был странным: ситхи никак его не задерживали, но и, за исключением Джирики и Адиту, не демонстрировали ни малейшего интереса. Как королевскую собачку, его хорошо кормили, о нем заботились, разрешали гулять всюду, где он только пожелает, но только из-за того, что внешний мир оставался для него недоступным. Как любимый домашний питомец, он развлекал хозяев, но всерьез его никто не воспринимал. Когда он к ним обращался, они вежливо отвечали на вестерлинге, но между собой продолжали говорить на текучем языке ситхи. Ему удавалось узнавать всего несколько слов, но все остальное оставалось за гранью его понимания. Мысль о том, что они его обсуждают, вызывала у Саймона ярость. А предположение, что они говорят вовсе не про него, а думают о нем только в те моменты, когда он находится рядом, представлялось ему совсем отвратительным: он начинал чувствовать себя несуществующим призраком.
После разговора с Амерасу дни стали мелькать один за другим еще быстрее. Однажды ночью, когда он лежал на своих одеялах, Саймон вдруг понял, что уже не может сказать, как долго живет у ситхи. Адиту, когда он спросил у нее, ответила, что не помнит. Саймон задал тот же вопрос Джирики, который посмотрел на него с огромным сочувствием и спросил, действительно ли он хочет считать дни. Саймон похолодел от ужаса, поняв, что имел в виду Джирики, и потребовал правды. Тогда Джирики ответил, что прошло немногим больше месяца.
