«Любимый Хакатри, мой прекрасный сын, – говорила женщина, – как мне тебя не хватает. Я знаю, ты не можешь меня слышать, не можешь ответить, но я продолжаю к тебе обращаться, словно ты стоишь передо мной. Слишком много раз Народ танцевал конец года с тех пор, как ты ушел на запад. Сердца остывают, и мир становится все более холодным».
Саймон понял, что, хотя голос пел в его сне, слова не предназначались для его ушей. Он чувствовал себя нищим ребенком, наблюдающим за богатой и могущественной семьей сквозь щель в стене. Но богатая семья могла переживать горести, недоступные пониманию нищего – страдания, не связанные с голодом, холодом или физической болью, – так и голос во сне Саймона, несмотря на все свое великолепие, казался наполненным тихой мукой.
«В некотором смысле кажется, будто прошло лишь несколько смен лунного лика с тех пор, как Две Семьи покинули Вениха до’сэ, землю нашего рождения за Великим морем. О, Хакатри, если бы только ты смог увидеть наши лодки, что мчались по яростным волнам! Сделанные из серебряного дерева, с яркими парусами, они были отважными и прекрасными, точно летающие рыбы. В детстве я сидела на носу, когда лодка рассекала волны, и меня окружало облако светившейся, сверкавшей на солнце морской пены! А потом, когда наши лодки коснулись земли этой страны, мы заплакали. Мы сумели избежать тени Небытия и обрели путь к свободе.
Но оказалось, Хакатри, что мы не сумели избежать Тени, а лишь поменяли один ее вид на другой – и новая Тень росла внутри нас.
Конечно, мы далеко не сразу это поняли. Новая Тень росла медленно, сначала в наших сердцах, потом в глазах и руках, но теперь зло, которое она принесла, стало больше, чем мог предположить кто-либо из нас. Она простирается над всей землей, что мы так любим, землей, которую мы обняли, как любовника, – или как сын, принимающий ласку матери…
На нашу новую землю упала другая тень, похожая на старую, Хакатри, и это наша вина. Но теперь твой брат, который опустошен этой Тенью, сам стал ужасающей тьмой. И она окутывает страшной пеленой все, что он когда-то любил.
О, мой исчезнувший Сад, как трудно терять твоих сыновей!»
Что-то еще пыталось привлечь его внимание, но Саймон мог лишь беспомощно лежать, не желая и не имея возможности проснуться. Казалось, откуда-то извне его сна-что-не-был-сном, кто-то повторял его имя. Возможно, его искали друзья или родные? Это не имело значения. Он не мог оторваться от невероятной женщины. Ее ужасающая печаль ранила его, точно заостренная палка или осколок чаши: и ему казалось, что жестоко оставить ее наедине со скорбью. Наконец далекие голоса, что звали его, исчезли.
А присутствие женщины осталось. Ему казалось, что она плачет. Саймон ее не знал и не мог догадаться, с кем она разговаривала, но плакал вместе с ней.
* * *
Гутвульф ощущал смущение и раздражение. Он сидел, полировал свой щит и пытался слушать доклад кастеляна, который вернулся из его владений в Утаниате. У него плохо получались оба дела.
Граф сплюнул желтый табачный сок на устланный тростником пол.
– Повтори еще раз, я ничего не понял, – сказал граф.
Кастелян, мужчина с круглым животом и глазами хорька, с трудом сдержал усталый вздох – Гутвульф был не из тех хозяев, перед которыми стоило показывать нетерпение, – и начал объяснять с самого начала.
– Вот как обстоят дела, господин: ваши владения в Утаниате почти пусты. Вульфхолт обезлюдел, если не считать нескольких слуг. Почти все крестьяне ушли. Никто не будет собирать овес или ячмень, а до конца сбора урожая осталось не более двух недель.
– Мои крестьяне сбежали? – Гутвульф рассеянно смотрел на кабана и серебряные копья с перламутровыми наконечниками, блестевшими на черном щите. Когда-то он любил свой герб, как мог бы любить ребенка.
– Но как они посмели сбежать? Ведь именно я кормил неотесанных болванов все эти годы? Ну, ладно, набери других для сбора урожая, но не позволяй тем, кто ушел, вернуться. Никогда.
Кастелян издал стон отчаяния.
– Мой господин, граф Гутвульф, я боюсь, что вы меня не слушаете. В Утаниате не осталось свободных людей, которых можно нанять. У баронов, ваших вассалов, свои проблемы, у них нет лишних рук. Во всем восточном и северном Эркинланде с полей не будет собран урожай. Армия Скали из Кальдскрика, на противоположном берегу, в Эрнистире, грабит приграничные города возле Утаниата и очень скоро перейдет реку, ведь на землях короля Ллута больше ничего не осталось.
– Мне сказали, что Ллут мертв, – медленно проговорил Гутвульф. Всего несколько месяцев назад он побывал в доме короля Ллута в Таиге. Кровь кипела в его жилах, когда он оскорблял короля пастухов в присутствии его придворных. Почему же сейчас он чувствует себя таким невероятно униженным? – И по какой же причине мерзавцы бегут из принадлежащих им домов?
Кастелян бросил на него странный взгляд, как если бы граф спросил у него, где верх.
– Почему? Из-за войны и грабежей на границе, из-за хаоса во Фростмарше. Ну и, конечно, из-за Белых Лис.
– Белых Лис?
– Но вы же знаете про Белых Лис, милорд. – Кастелян уже почти открыто выражал недоумение. – Ведь именно они пришли на помощь армии, которой вы командовали в Наглимунде.
Гутвульф поднял голову, задумчиво поглаживая верхнюю губу.
– Ты имеешь в виду норнов? – спросил он.
– Да, милорд. Простые люди называют их Белыми Лисами из-за мертвенно-белой кожи и лисьих глаз. – Он с трудом сдержал дрожь. – Белые Лисы.
– Но что в них такого? – резко спросил граф. А когда ответа не последовало, в его голосе появился гнев. – Какое отношение они имеют к моему урожаю, да встряхнет Эйдон твою душу.
– Они направляются на юг, граф Гутвульф, – удивленно ответил кастелян. – Они бросили свое гнездо в развалинах Наглимунда. Люди, что спят под открытым небом, видели, как они разгуливают по горам в темноте, точно призраки. Они путешествуют по ночам, группами в несколько человек, и всегда на юг – в сторону Хейхолта. – Он нервно огляделся, как если бы только сейчас понял, что сказал. – Они идут сюда.
После того как кастелян ушел, Гутвульф долго сидел и пил вино из чаши. Потом взял шлем, чтобы отполировать его, посмотрел на клыки из слоновой кости в верхней части и отложил его в сторону. Сейчас у него не лежала душа к этому занятию, хотя король рассчитывал, что через несколько дней он поведет войска в поля Эркинланда. А он всерьез не занимался доспехами после осады Наглимунда, когда все пошло не так. Казалось, Наглимунд полон призраков, а еще проклятый серый меч и два других клинка преследовали Гутвульфа по ночам, пока он не начал бояться ложиться спать…
Он поставил чашу с вином, посмотрел на мерцавшую свечу и почувствовал, что настроение у него немного улучшилось. Во всяком случае, ему ничего не мерещилось. Бесчисленные странные ночные звуки, вырвавшиеся на свободу тени в залах и коридорах, исчезавшие ночные посетители Элиаса, все это заставляло графа Утаниата сомневаться в собственном разуме. Когда король заставил его прикоснуться к проклятому мечу, у Гутвульфа появилась уверенность – в результате воздействия магии или без нее, – что какая-то трещина в его мыслях позволила проникнуть в них безумию. И теперь он понял, что это не выдумки и не иллюзии – кастелян подтвердил его предположения. Норны приближаются к Хейхолту. Белые Лисы уже рядом.
