«Чаша Пелиппы», именно этот постоялый двор упоминал Диниван в письме, потому что им управляла женщина, в прошлом монахиня ордена Святой Пелиппы – вспомнить ее имя Тиамак не сумел, – она все еще любила поговорить о теологии и философии. Моргенес останавливался там всякий раз, когда приезжал во Вранн, потому что старику нравилась владелица и ее непочтительный, но острый ум.
Когда к Тиамаку вернулись воспоминания, он почувствовал, что настроение у него стало лучше. Возможно, Диниван присоединится к нему на постоялом дворе! Или, еще того лучше, там остановился Моргенес, что объяснит, почему не пришли ответы на последние письма Тиамака, отправленные в Хейхолт. В любом случае, имена его друзей по Ордену Манускрипта помогут ему получить постель и хороший прием в «Чаше Пелиппы»!
Все еще во власти лихорадки, но полный новых надежд, Тиамак снова взялся за шест и напряг болевшую спину, и его хрупкая лодка заскользила по грязным, с зеленой водой каналам Кванитупула.
* * *
Странная женщина в сознании Саймона продолжала говорить. Очарование ее голоса оказывало на него завораживающее действие, и ему казалось, что в нем нет ни единого шва или трещины. Саймон находился в идеальной темноте, как в момент, предшествующий полному погружению в сон, но его мысли оставались активными, точно у человека, который лишь делает вид, что спит, пока его враги интригуют рядом. Он не просыпался, но и не впадал в забытье. Более того, голос говорил, и его слова вызывали образы сколь прекрасные, столь и страшные.
«… И, хотя ты ушел, Хакатри, – в смерть или на Последний Запад, мне неизвестно, куда именно, – я скажу тебе, что на самом деле никто не знает, как течет время на Дороге Снов или где могут оказаться мысли, отразившиеся в чешуйках Великого Червя или в других Зеркалах. Быть может, где-то… или когда-то… ты услышишь мои слова и поймешь, что произошло с твоей семьей и народом.
Кроме того, мне необходимо просто поговорить с тобой, мой любимый сын, хотя тебя уже так долго нет рядом.
Ты знаешь, что твой брат винит себя в твоей ужасной ране. Когда ты ушел на Запад в поисках облегчения для сердца, он стал холодным и раздражительным.
Я не стану рассказывать тебе историю грабежей, устроенных корабельными командами, этими яростными смертными из-за моря. Намеки на их появление ты мог видеть еще до своего ухода, другие говорят, что это были те же риммеры, что нанесли нам самый страшный удар – уничтожили Асу’а, наш великий дом, когда те из нас, кто спасся, отправились в ссылку. Кто-то заявит, будто риммеры являются нашими главными врагами, но им возразят, что самую страшную рану мы получили, когда Инелуки поднял руку на вашего отца, Ийю’анигато – твоего отца, моего мужа, – и убил его в тронном зале Асу’а.
Но есть и третьи, они утверждают, что наша Тень начала расти в глубинах времен, в Вениха до’сэ, Потерянном Саду, и мы принесли ее в наших сердцах. Они скажут, что даже те, что родились здесь, в новом мире, – как ты, сын мой, – пришли в мир с этой тенью, исказившей вашу внутреннюю сущность, и невинности нет нигде с тех пор, как мир был совсем юным.
И в этом главная проблема с Тенями, Хакатри. Сначала они кажутся совсем простыми – нечто, противостоящее свету. Но то, что находится в тени, возможно, под другим углом выглядит как блестящее отражение. То, что скрыто тенью, однажды может умереть в резком сиянии другого дня, и мир станет хуже после его ухода. Не все, процветающее в тени, оказывается плохим, сын мой…»
* * *
«Чаша Пелиппы»… «Чаша Пелиппы»…
Тиамаку стало трудно думать. Он рассеянно несколько раз повторил название постоялого двора, на время забыв, что оно означает, потом сообразил, что смотрит на раскачивавшуюся вывеску, на которой была нарисована золотая чаша. Он неуверенно разглядывал ее несколько мгновений, не в силах вспомнить, почему оказался именно в этом месте, а потом стал искать, где бы привязать лодку.
Вывеска с чашей была приколочена над дверью большого, но самого обычного постоялого двора на окраине города, в районе складов. Хрупкое строение, казалось, провисло между двумя более крупными, как пьяница, которого поддерживают под локти дружки. Армада маленьких и средних плоскодонок, привязанных к примитивному причалу или прямо к сваям, что удерживали здание и его неряшливых приятелей над водой, подрагивала на волнах перед постоялым двором. Внутри оказалось на удивление тихо, словно постояльцы и хозяева спали.
Лихорадка Тиамака вернулась в полную силу, и у него почти не осталось сил. Он мрачно смотрел на веревочную лестницу, свисавшую с причала. Она сильно запуталась, и он даже при помощи шеста не доставал до нее целый локоть. Он подумал, что можно попробовать подпрыгнуть, чтобы за нее ухватиться, однако понимал, что плыть сейчас у него не получится, к тому же нет ничего глупее, чем скакать в маленькой лодке. Наконец, не зная, что еще придумать, Тиамак хрипло позвал на помощь.
Если это одно из любимых мест Моргенеса, промелькнула в его затуманенном сознании невнятная мысль, то у доктора удивительная терпимость к небрежности. Он снова крикнул, удивляясь тому, как звучит его охрипший голос на окраине Кванитупула. Наконец над причалом появилась беловолосая голова – несколько мгновений на Тиамака молча смотрели, словно он был интересной, но неразрешимой головоломкой. Голова наклонилась вниз. Оказалось, что это старый пердруинец или наббанаец, выражение красивого лица которого больше напоминало ребенка. Он присел на корточки на причале, глядя на Тиамака с приятной улыбкой.
– Лестница, – сказал Тиамак, помахивая шестом. – Я не могу достать до лестницы.
Старик перевел доброжелательный взгляд с Тиамака на лестницу и погрузился в мрачные размышления. Наконец он кивнул, и его улыбка стала еще шире. Тиамак, несмотря на крайнюю усталость и пульсирующую боль в ноге, обнаружил, что улыбается в ответ странному старичку. После обмена безмолвными приветствиями прошло еще некоторое время, потом мужчина встал и исчез из вида.
Тиамак безнадежно застонал, но старик скоро вернулся с багром, зажатым в руке с длинными пальцами, – с его помощью он распутал лестницу; она развернулась до самого конца, и ее нижняя часть шлепнулась в зеленую воду. После коротких размышлений Тиамак взял несколько вещей из лодки и начал подниматься по лестнице. Ему пришлось дважды останавливаться для отдыха, чтобы преодолеть этот короткий путь. Укушенная крокодилом нога горела огнем.
К тому моменту, когда он выбрался на причал, у него отчаянно кружилась голова. Старик исчез, но, когда Тиамак с трудом отворил тяжелую дверь и, хромая, вошел внутрь, он обнаружил его в углу закрытого двора. Он сидел на груде одеял, служивших ему кроватью, рядом валялись мотки веревок и различные инструменты. Большую часть сырого дворика занимала пара перевернутых вверх дном лодок. На одной имелось столько царапин, словно она натолкнулась на скалу. Днище второй лодки было наполовину покрашено.
Тиамак осторожно прошел между кувшинами с белой краской, стоявшими вдоль узкого прохода, старик еще раз глупо улыбнулся и устроился на одеялах, словно собрался спать.
