Дверь на дальней стороне двора вела на сам постоялый двор. На первом этаже Тиамак обнаружил лишь грязное помещение с несколькими стульями и длинными столами. Женщина из Пердруина с кислым выражением лица, тяжелыми руками и седыми волосами переливала пиво из одного кувшина в другой.
– Чего тебе нужно? – спросила она.
Тиамак остановился в дверях.
– Вас зовут… – ему в конце концов удалось вспомнить имя бывшей монахини, – Ксорастра?
Женщина состроила гримасу.
– Она умерла три года назад. Ксорастра была моей тетей, совершенно безумной. А кто ты такой? Ты ведь болотный человек, верно? Мы не принимаем бусы или перья в качестве платы.
– Мне нужно место, где я мог бы остановиться. Я друг отца Динивана и доктора Моргенеса Эрсестриса.
– Никогда о них не слышала. Благословенная Элизия, для дикаря ты хорошо говоришь на пердруинском языке, верно? У нас нет свободных комнат. Но ты можешь спать вместе со старым Сеаллио. Он простак, но никому не причиняет вреда. Шесть синтисов за ночь, девять вместе с едой. – Она повернулась и показала в сторону дворика.
Как только она смолкла, по лестнице со смехом и криками спустились трое детей, которые лупили друг друга прутьями. Они едва не сбили Тиамака с ног, пробегая мимо него во двор.
– Мне нужна помощь с ногой, – сказал Тиамак, с трудом сохранявший равновесие. – Вот. – Он вытащил два золотых империала, которые хранил много лет. Он взял их с собой именно для такого случая, а какой будет прок от денег, если он умрет? – Пожалуйста, у меня есть золото.
Племянница Ксорастры повернулась, и ее глаза едва не вылезли из орбит.
– Риапа и ее большой Пиратес! – выругалась она. – Вы только посмотрите на это!
– Пожалуйста, добрая леди. Я могу принести вам еще. – Он не мог, но так у него оставалось больше шансов на то, что женщина поможет ему сохранить жизнь, найдет цирюльника или целителя для ноги, будет кормить и даст ночлег.
Она продолжала, разинув рот, смотреть на золотые монеты, а когда Тиамак потерял сознание и рухнул на пол у ее ног, глаза у нее и вовсе едва не вылезли из орбит.
* * *
«… Но хотя не все, растущее в тени, обязательно зло, Хакатри, многое из того, что прячется в темноте, так поступает, чтобы скрыть свою подлую сущность от других глаз.
Саймон начал терять себя в этом странном сне, ему уже казалось, что терпеливый, полный боли голос обращается к нему, и он испытал стыд из-за собственного долгого отсутствия и того, что он заставил страдать столь возвышенную душу.
«Твой брат долго скрывал свои планы под плащом Тени. Множество раз исполнялся танец окончания года после падения Асу’а, прежде чем мы получили первые намеки на то, что он жив – если его призрачное существование можно назвать жизнью. Он долго плел заговор в темноте, сотни лет упрямых трудов черного разума, прежде чем сделал первые шаги. Теперь, когда его план начал действовать, еще не все вышло из тени. Я думаю и наблюдаю, строю догадки и предположения, но коварство его замысла ускользает от моих старых глаз. Я видела многое с тех пор, как начался первый листопад в Светлом Арде, но не могу понять смысла происходящего. Что он планирует? Что твой брат Инелуки намерен сделать?..
* * *
Звезды над Стормспайком казались обнаженными, они сияли, точно гладко отполированная кость, холодные, как ледяные шишки. Инген Джеггер считал их очень красивыми.
Он стоял на дороге, рядом со своей лошадью, а перед ним высилась гора. Ледяной ветер со свистом пробирался в забрало его шлема из слоновой кости, сделанного в виде собачьей морды. Даже жеребец норнов, выращенный в самых холодных и темных конюшнях мира, изо всех сил старался укрыться от ледяного дождя – ветер метал его точно стрелы, – но Инген Джеггер испытывал возбуждение. Вой ветра был для него колыбельной, обжигающе холодный дождь стал лаской. Госпожа дала ему великое задание.
– Ни одному Охотнику Королевы не была дарована такая ответственность, – сказала она ему в сине-фиолетовом свете Колодца, наполнявшем Зал Арфы. Когда она говорила, от стонов Поющей Арфы – громадного, прозрачного, постоянно менявшегося нечто, окутанного туманом из Колодца, – даже сами камни Стормспайка содрогнулись. – Мы вернули тебя из далеких земель Царства Смерти. – Блистающая маска Утук’ку отражала синее сияние Колодца так яростно, что ее лицо оставалось неясным, словно пламя горело между ее плечами и короной. – Мы также дали тебе оружие и мудрость, какими никогда не обладал Охотник Королевы. А теперь мы поручаем тебе задание невероятной сложности, какое прежде не стояло ни перед одним смертным или бессмертным.
– Я все сделаю, леди, – сказал он, сердце с такой силой пульсировало у него в груди, словно было готово разорваться от радости.
Сейчас, стоя на королевской дороге, Инген Джеггер смотрел на руины раскинувшегося вокруг него старого города и подобные костям скелета обломки на нижних склонах огромной ледяной горы. «Когда предки охотников были всего лишь дикарями, – подумал он, – древняя Наккига лежала под ночным небом во всей своей красе – игольчатый лес алебастра и белое ведьмино дерево, халцедоновое ожерелье на шее горы». Еще до того как народ охотников узнал огонь, хикеда’я построили в самой скале покои с великолепными колоннадами, и каждую озаряли миллионы хрустальных граней ярких светильников, галактики звезд, сиявших в темноте земли.
И вот теперь он, Инген Джеггер, стал избранным инструментом Королевы! Он получил мантию, прежде недоступную смертным! И даже у такого великолепно обученного человека, обладавшего железной дисциплиной, эта мысль рождала безумие.
Ветер начал стихать. Лошадь Джеггера, мощная бледная тень рядом с ним под снегопадом, нетерпеливо фыркнула. Он погладил своего могучего скакуна рукой в перчатке, положив ее на сильную шею и чувствуя, как в ней пульсирует жизнь. Потом вставил ногу в стремя, вскочил в седло и свистом призвал Нику’а. Через несколько мгновений на соседнем холме появился громадный белый пес, размером почти с жеребца охотника. Дыхание Нику’а наполнило ночь белым паром; короткий мех окутывал перламутровый туман, и он сиял, словно залитый лунным светом мрамор.
– Пойдем, – прошипел Инген Джеггер. – Нас ждут великие деяния! – Перед ним простиралась дорога, ведущая с горы в земли ничего не подозревавших людей, которые спали в своих постелях. – Смерть идет за нами.
Он пришпорил лошадь, копыта которой застучали по ледяной дороге точно молотки, и поскакал вперед.
* * *
«… В некотором смысле меня ослепили козни твоего брата. – Голос в голове Саймона становился все более и более слабым, как роза, что вянет в конце сезона цветения. – Мне пришлось прибегнуть к собственным хитростям – но они оказались жалкими, слабыми попытками противостоять туче, явившейся из Наккиги, и не знающей предела бессмертной ненависти Красной Руки. И, что хуже всего, я не понимала, с чем сражаюсь, хотя верила, что начала различать первые неясные очертания. И, если в моих опасениях есть хотя бы толика правды, она будет ужасной. Ужасной.
