«Неужели именно так человек умирает?» – вдруг подумал он. Останется ли часть тебя в теле, как наводившая ужас песня Скоди? Лежишь ли ты на земле и чувствуешь, что мысли постепенно исчезают, точно плотина из песка, которую уносит ручей? И теперь, когда ему в голову пришла эта мысль, – будет ли так уж страшно лежать во влажной темноте и постепенно переставать существовать? Не лучше ли это, чем безумные тревоги живых, бесполезная борьба с минимальными шансами на победу, паника и безнадежное бегство от неизбежной смерти?
Сдайся. Просто прекрати сопротивляться…
Эти слова оказались невероятно приятными, точно печальная, но красивая песня. Они напоминали нежное обещание, поцелуй перед сном…
Саймон падал, и это заставило его прийти в себя, он выбросил вперед руку и ухватился за ствол тонкой березы. Сердце отчаянно колотилось у него в груди.
И тут он с удивлением обнаружил, что снег собрался у него на плечах и сапогах, словно он долго стоял на месте, хотя ему казалось, что прошло лишь мгновение! Он тряхнул головой и принялся хлопать себя по щекам руками в перчатках, пока боль окончательно не привела его в чувство. Заснуть на ногах! Замерзнуть стоя! Что же он за олух такой!
Нет. Саймон застонал и тряхнул головой. Бинабик и Слудиг сказали, что он уже почти мужчина: он не допустит, чтобы оказалось, что они ошиблись. Он замерз и испытывал голод, и все. Он не станет плакать и не сдастся, как маленький ученик повара, запертый на кухне. С тех пор Саймон видел многое и совершил достойные поступки. Он бывал и в более тяжелых переделках.
И что теперь делать?
Саймон понимал, что не может сейчас решить вопрос с едой, но знал, что это не главная проблема. Бинабик сказал – и Саймон очень хорошо это запомнил, – что человек может довольно долго обходиться без пищи, но не проживет и ночи в холоде без укрытия. Вот почему, говорил тролль, костер очень, очень важен.
Но у Саймона не было костра и возможности его разжечь.
Размышляя над этим печальным фактом, Саймон продолжал идти вперед. Несмотря на быстро сгущавшиеся сумерки, он рассчитывал отыскать подходящее место для ночлега. Снегопад усилился, и сейчас Саймон брел по дну длинного неглубокого каньона. Он хотел найти место повыше, где ему не пришлось бы выбираться из огромного сугроба, если он переживет ночь. Неожиданно Саймон почувствовал, как на его потрескавшихся губах появилась улыбка. С его умением находить неприятности на свою голову, в вершину выбранного им холма обязательно ударит молния.
Он хрипло рассмеялся и несколько мгновений радовался собственному чувству юмора, но ветер быстро заставил его смолкнуть.
Саймон выбрал заросли тсуг на вершине небольшого холма, где они выстроились, словно часовые. Конечно, он бы предпочел спрятаться за крупными валунами или, еще того лучше, в пещере, но на такую удачу рассчитывать не мог. Он не стал обращать внимания на жалобы пустого желудка, быстро осмотрелся по сторонам и принялся за работу, превращая снег в жесткие глыбы, которые складывал так, чтобы они образовали стену с подветренной стороны, потом принялся ее выравнивать, пока она не стала доходить ему до колен.
Когда последний свет почти погас, Саймон начал собирать ветки и складывать их возле основания снежной стены – и вскоре у него получилась довольно высокая постель из упругих иголок. Однако он на этом не остановился, а продолжал срезать костяным ножом кануков все новые и новые ветки, пока рядом с ним не выросла еще одна большая куча. Тогда он остановился, тяжело дыша и чувствуя, как холодный воздух уносит тепло с открытого лица, словно кто-то надел на него маску из мокрого снега.
Внезапно он понял, какую трудную задачу ему предстоит решить: сохранить тепло во время зимней ночи – если он совершит ошибку, то утром может не проснуться – и удвоил свои усилия. Сначала он укрепил снежную стену, сделав ее немного выше и заметно толще, затем построил вторую стену, поменьше, с другой стороны, возле второй груды веток, так, что она опиралась о стволы деревьев. Потом еще раз пробежался по роще, срезая все новые и новые ветки, – его перчатки настолько пропитались смолой, что пальцы слиплись, и он сумел разжать кулак на рукояти ножа только после того, как наступил на лезвие ногой. Так продолжалось до тех пор, пока высота веток в обеих кучах стала такой же, как у стен. К этому времени совсем стемнело, и он уже почти ничего не видел: даже толстые стволы деревьев быстро превращались в темные пятна на фоне светившегося снега.
Саймон улегся на постель из веток, согнул колени, подтянул длинные ноги к животу, чтобы полностью спрятать их под длинным плащом, и начал складывать на себя оставшиеся ветки. Он старался изо всех сил, с трудом сгибая слипшиеся пальцы, а в конце прикрыл сверху голову и повернулся так, чтобы капюшон защищал большую часть лица. Ему было ужасно неудобно, но он чувствовал, как тепло его дыхания собирается в капюшоне, точно в кармане, и на некоторое время даже перестал дрожать.
Саймон так устал, что рассчитывал заснуть, как только ляжет, несмотря на неудобное положение. Однако в течение первого часа наступившей ночи ему совсем не хотелось спать. Холод, пусть и не такой жестокий, как в те моменты, когда он шел по лесу под укусами ледяного ветра, тем не менее проникал в его жалкую нору, просачивался в тело и кости. Холод был тупым, но безжалостным и терпеливым, словно камень.
Холод был плох уже сам по себе, но, несмотря на гром дыхания и оглушительно пульсировавшую в ушах кровь, Саймон слышал и другие, странные голоса. Он забыл про ночную жизнь леса, когда рядом не спят друзья. Ветер печально стонал среди деревьев, другие звуки казались зловещими и тайными, однако достаточно громкими, чтобы он их различал даже на фоне жалоб ветра. После ужасов, которые он пережил, Саймон не рассчитывал, что в ночи нет опасностей – он знал, как плачут в бурю проклятые души, а огромные гюне рыщут по лесу в поисках теплой крови!
По мере того как проходили минуты и часы, Саймон чувствовал, что в нем вновь просыпается ужас. Он остался совсем один! Он заблудился, обреченный глупец и олух, которому не следовало ввязываться в дела тех, кто умнее и старше! Даже если он переживет эту ночь и ему удастся избежать когтей и зубов какого-нибудь ночного хищника, он все равно умрет от голода при дневном свете! Конечно, он сумеет продержаться несколько дней или даже недель, если повезет, но Бинабик говорил, что до Скалы Прощания много миль – если забыть на время, что ему неизвестно, как туда добраться, и он сможет отыскать путь в чащобе Альдхорта. Саймон знал, что у него нет навыков выживания в лесу или других диких местах: он вовсе не Джек Мундвод, ему очень до него далеко. К тому же у него практически не осталось надежды на помощь – кто станет разгуливать в северо-восточном лесу в такую отвратительную погоду?
Но хуже всего было то, что его друзья давно ушли. В середине дня он вдруг поймал себя на том, что впал в панику и выкрикивает их имена, пока горло не стало жечь огнем. Наконец, когда он почти лишился голоса, Саймон сообразил, что зовет мертвых. И это отчаянно его напугало, он понял, что совсем близко подошел к пропасти: звать мертвецов сегодня, значит, говорить с ними завтра, а потом и вовсе к ним присоединиться – живое существование безысходного безумия, возможно, такой исход даже хуже смерти.
