Саймон лишь недоуменно проворчал что-то в ответ, но Адиту подняла руку с тонкими пальцами, чтобы остановить поток вопросов. Она стояла очень тихо, паутина лавандовых волос дрожала под порывами ветра, но все остальное оставалось неподвижным: в белой одежде она была почти незаметна на фоне снежных сугробов. Казалось, она заснула, как аист, раскачивающийся на одной ноге в камышах, но блестящие глаза оставались открытыми. Наконец она начала глубоко дышать, и воздух с шипением вырвался из ее рта. Дыхание постепенно сменилось воркованием – и Саймону стало казаться, что этот звук издавала не Адиту. Ветер, жаливший его в щеку холодными пальцами, внезапно изменил направление.
Нет, сообразил он через мгновение, это больше, чем простое изменение направления ветра. Скорее весь мир слегка переместился – ощущение было таким страшным, что у него слегка закружилась голова. В детстве ему случалось вертеться на месте, а когда он останавливался, мир продолжал вращаться. Сейчас он тоже испытал нечто, похожее на головокружение, однако спокойнее, словно мир двигался совершенно сознательно, подобно распускающимся лепесткам цветка.
Лишенное слов гудение Адиту перешло в литанию незнакомой речи ситхи, и она снова начала беззвучно дышать. Слабый свет, просачивавшийся сквозь занесенные снегом деревья, казалось, приобрел более теплый оттенок серого, к которому добавились голубое и золотое. Тишина длилась и длилась.
– Это магия? – запинаясь, спросил Саймон, и его голос разрушил неподвижность, точно мычание осла.
Он тут же почувствовал себя глупцом. Адиту повернула голову, чтобы на него посмотреть, но в ее глазах он не увидел гнева.
– Я не совсем тебя поняла, – сказала она. – Так мы находим скрытые места, а Джао э-тинукай’и надежно спрятан. В самих словах нет силы, если ты спрашиваешь об этом. Их можно произнести на любом языке. Они помогают ищущему вспомнить определенные знаки и найти тропы. Если под «магией» ты имеешь в виду нечто другое, я сожалею, что разочаровала тебя.
Однако она не выглядела огорченной. На ее губах снова появилась прежняя озорная улыбка.
– Мне не следовало вас прерывать, – пробормотал Саймон. – Я постоянно просил моего друга доктора Моргенеса показать мне магию, только он никогда не соглашался.
Мысль о старике вызвала воспоминание об одном солнечном утре в пыльных покоях доктора, его тихое бормотание, когда он о чем-то говорил с самим собой, в то время как Саймон подметал пол. И Саймон снова почувствовал боль утраты. Всего этого больше не было.
– Моргенес… – задумчиво сказала Адиту. – Я однажды его видела, когда он посетил моего дядю у нас в доме. Симпатичный молодой человек.
– Молодой? – Саймон вновь посмотрел на ее изящное детское лицо. – Доктор Моргенес?
Ситхи внезапно снова стала серьезной.
– Нам больше не следует задерживаться. Хочешь, я спою песню на вашем языке? Она не причинит вреда больше, чем мы уже сотворили с тобой вместе.
– Вреда? – в недоумении спросил Саймон, но Адиту вновь посмотрела на него странным взглядом, и у Саймона возникло ощущение, что он должен говорить быстро, пока не закрылась какая-то дверь. – Да, пожалуйста, на моем языке!
Адиту приподнялась на цыпочки, как сверчок на ветке, сделала несколько вдохов и выдохов и начала напевать. Постепенно песня стала понятной, неловкие угловатые звуки вестерлинга смягчились, стали текучими, слова полились свободно, как тающий воск.
Спящего Змея зеленый глаз,
– запела Адиту, не сводя глаз с сосулек, что свисали с ветвей умиравшего тсуги, и огонь, исчезнувший из-за спрятавшегося солнца, вновь загорелся в их мерцавших глубинах.
След его подобен лунному серебру.
Лишь Женщина с сетью способна увидеть
Тайные места, где он обитает…
Рука Аудиту надолго повисла в воздухе, прежде чем Саймон понял, что ему следует ее взять. Он сжал пальцы Адиту рукой в перчатке, но она тут же высвободилась. На миг ему показалось, что он ошибся, попытался навязать нежеланную глупую близость существу с золотыми глазами, но Адиту нетерпеливо пошевелила пальцами, и он, в полнейшем смятении всех чувств, догадался, что она хочет, чтобы он снял кожаную перчатку. Саймон стащил ее зубами и сжал тонкое запястье теплыми и влажными пальцами. Адиту мягко, но твердо вложила руку в его ладонь, и ее прохладные пальцы переплелись с его пальцами. Потом она тряхнула головой, как проснувшаяся кошка, и повторила слова, которые уже спела:
Спящего Змея зеленый глаз,
След его подобен лунному серебру.
Лишь Женщина с сетью способна увидеть
Тайные места, где он обитает…
Адиту повела его вперед, нырнув под ветку тсуги с длинными сосульками. От бриза, припорошенного снегом, на глазах Саймона появились слезы, лес перед ним вдруг стал каким-то искаженным, словно он оказался внутри одной из сосулек и смотрел из нее на мир. Саймон слышал, как скрипят его сапоги по снегу, но ему казалось, что это происходит где-то далеко, как если бы его голова оказалась у крон деревьев.
Ветер-ребенок носит корону цвета индиго, —
тихо напевала Адиту. Они шли, но Саймону казалось, будто парят или плывут.
У него сапоги из кроличьей кожи.
Он невидим для взгляда Матери-луны,
Но она слышит его осторожное дыхание…
Они свернули и спустились в лощину, по обе ее стороны росли вечнозеленые деревья; однако Саймону, в глазах которого все еще стояли слезы, их ветви напоминали лапы, тянувшиеся к двум путешественникам. Они задевали его, когда он проходил мимо, обдавая сильным, острым запахом. Влажные от смолы иголки липли к штанам. Ветер, ставший немного более влажным, но по-прежнему невероятно холодный, что-то беспрерывно шептал между раскачивавшимися ветвями.
… Желтая пыль на панцире старой черепахи…
Адиту остановилась перед коричневым камнем, торчавшим из снега на дне лощины, точно обломок стены разрушенного дома. Пока она стояла и пела перед ним, солнечный свет, пробивавшийся сквозь ветви деревьев, внезапно изменил угол; тени в трещинах камня углубились, затем заполнили впадины, точно реки во время наводнения, соскользнули с поверхности, словно скрытое солнце помчалось вниз, к вечернему ночлегу.
Он отправляется в огромные глубины, —
продолжала петь Адиту,
Спит под сухими скалами,
Считает свои биения сердца в меловых тенях…
Они обошли массивный камень и неожиданно оказались перед уходившим вниз склоном. Пыльная порода скалы обнажилась, бледно-розовая и песочно-коричневая, проступавшая сквозь снег. Деревья, возвышавшиеся на фоне неба, были здесь темно-зелеными, и со всех сторон доносилось пение птиц. А зимний холод уже не казался таким сильным.
