Когда Мириамель вдруг обнаружила, что совсем не видит графа, рука легко коснулась ее плеча: Аспитис оказался у нее за спиной, продолжая говорить о придворных леди. И, хотя алкоголь затуманивал ее мысли, она ощущала его тяжелое и жаркое прикосновение.
– … Но, конечно, их красота, скорее… нечто искусственное, если вы понимаете, о чем я говорю, леди Мария. Я бы не хотел быть жестоким, но иногда, когда леди Нессаланта оказывается на ветру, пудра окружает ее, точно снег на вершине горы! – Рука Аспитиса мягко сдавила ее плечо, потом переместилась на другое, и он снова посмотрел на Мириамель. Попутно его пальцы мягко прошлись по ее шее. Она вздрогнула. – Поймите меня правильно, – продолжал Аспитис. – Я до самой смерти готов защищать честь и красоту женщин Наббана, но ничто в моем сердце не заменит естественную прелесть деревенских девушек. – Его рука снова коснулась ее шеи, легко и нежно, как птичье крыло. – Вы именно такая красавица, леди Мария. Я так рад, что встретил вас. Я уже забыл, что значит видеть лицо без пудры и всего прочего…
Комната начала вращаться. Мириамель выпрямилась, и локтем перевернула бокал с вином. Несколько капель, похожих на кровь, упали на ее салфетку.
– Мне нужно выйти на палубу и подышать свежим воздухом, – сказала Мириамель.
– Миледи, – с нескрываемой тревогой проговорил Аспитис, – вы себя плохо чувствуете? Я надеюсь, вам не повредило мое скромное угощение?
Мириамель махнула рукой, попытавшись его успокоить, сейчас ей хотелось только одного: оказаться подальше от этой слишком теплой и душной комнаты, полной сладких ароматов.
– Нет-нет, я просто хочу подышать свежим воздухом.
– Но там свирепствует буря, мидели, – возразил Аспитис. – Вы промокнете. Я не могу этого допустить.
Мириамель сделала несколько неверных шагов к двери.
– Пожалуйста, мне нехорошо, – прошептала она.
Граф беспомощно пожал плечами.
– Тогда позвольте мне хотя бы взять теплый плащ, который почти полностью защитит вас от влаги. – Он хлопнул в ладоши, призывая пажей, которые находились вместе с его слугой в маленькой комнатке, служившей одновременно кладовой и кухней. Один из мальчишек принялся искать подходящую одежду для Мириамель, а она стояла и с тоской на него смотрела. Наконец ей на плечи накинули шерстяной плащ с капюшоном, от которого пахло чем-то неприятным; Аспитис также надел плащ с капюшоном, взял ее за локоть, и они вместе стали подниматься на палубу.
Ветер заметно усилился, стремительные потоки дождя обрушивались на палубу, проходя через мерцавший свет фонарей, превращались в золотые водопады и тут же исчезали в темноте. Оглушительно гремел гром.
– Давайте хотя бы сядем под тентом, леди Мария, – воскликнул Аспитис, – иначе мы подхватим какую-нибудь ужасную лихорадку! – Он повел ее на корму, где над планширом был натянут гудевший под порывами холодного ветра тент в красную полоску. Рулевой в хлопавшем на ветру плаще поклонился, когда они нырнули под тент, но продолжал крепко держать румпель. Они устроились рядом на куче мокрых тряпок.
– Благодарю вас, – сказала Мириамель. – Вы очень добры. Я чувствую себя ужасно глупой – мне не следовало вас беспокоить.
– Меня беспокоит лишь то, что лекарство может оказаться опаснее болезни, – с улыбкой ответил Аспитис. – Если бы мой врач нас увидел, он бы начал лечить меня от воспаления мозга – я бы и глазом не успел моргнуть.
Мириамель рассмеялась, и тут же задрожала от холода. Но терпкий морской воздух заметно улучшил ее настроение. Она больше не боялась упасть в обморок – более того, сейчас чувствовала себя настолько лучше, что не стала просить графа Эдне и Дрина убрать руку, которой он заботливо обнял ее за плечи.
– Вы странная и пленительная девушка, леди Мария, – едва слышно прошептал Аспитис, и его слова едва не заглушил стонавший ветер. Мириамель ощущала его теплое дыхание на замерзшей коже около уха. – Я чувствую, что в вас заключена какая-то тайна. Неужели все сельские девушки такие загадочные?
У Мириамель совершенно определенно возникло два противоположных отношения к дрожи, охватившей ее тело. Страх и возбуждение смешались, образуя нечто опасное.
– Не надо, – наконец сказала она.
– Что не надо, Мария? – Несмотря на отчаянный рев бури, прикосновения Аспитиса оставались нежными и шелковистыми.
Шквал сбивавших с толку образов унес ветер – холодное отстраненное лицо отца, кривая улыбка молодого Саймона, берега реки Эльфвент, мерцавшие светом и тенями. Теплая кровь громко шумела в ушах Мириамель.
– Нет, – сказала она, высвобождаясь из цепкой руки Аспитиса.
Мириамель сделала несколько шагов вперед, вышла из-под тента и выпрямилась. Дождь тут же ударил ей в лицо.
– Но Мария…
– Спасибо за чудесный ужин, граф Аспитис. Я доставила вам много беспокойства и прошу у вас прощения.
– Вам нет нужды искать прощения, миледи, – заверил ее граф.
– Тогда я желаю вам спокойной ночи.
Мириамель постояла под порывами сильного ветра, неуверенной походкой пересекла палубу и по лесенке спустилась в узкий коридор. Распахнув дверь, она вошла в каюту, которую делила с Кадрахом, и помедлила в темноте, прислушиваясь к ровному шумному дыханию монаха, довольная, что он не проснулся. Через несколько мгновений она услышала шаги спускавшегося Аспитиса; потом открылась и закрылась дверь его каюты.
Мириамель долго стояла, прислонившись спиной к двери. Ее сердце билось так быстро, словно она пряталась от смертельной опасности.
Неужели это любовь? Страх? Какие чары наложил на нее златовласый граф, что теперь она испытывала такие дикие чувства и страх? Она задыхалась, как загнанный заяц.
Мысль о том, чтобы лечь в кровать и попытаться заснуть, когда рядом на полу храпел Кадрах, показалась ей невыносимой. Мириамель слегка приоткрыла дверь и прислушалась, потом выскользнула в коридор и снова поднялась на палубу. Несмотря на то что дождь продолжался, буря, как ей показалось, начала стихать. Однако палуба все так же раскачивалась, и она смогла добраться до тента, только крепко держась за поручни, хотя заметила, что море заметно успокоилось.
Мириамель привлекли звуки беспокойной, но странным образом красивой мелодии, песня длилась, пронизывая ночную бурю, точно серебристо-зеленая нить. Она становилась то оглушительно громкой, то совсем тихой, и каждая следующая часть так сильно отличалась от предыдущей, что Мириамель уже не удавалось вспомнить, что было лишь мгновение назад, или понять, как могло существовать то, что как-то отличалось от происходившего в данный момент.
Ган Итаи сидела, скрестив ноги на полубаке и закинув голову назад, капюшон упал на плечи, а белые волосы разметал ветер. Она раскачивалась, закрыв глаза, словно ее песня была быстрой рекой и ниски требовались все силы, чтобы ее контролировать.
Мириамель надвинула капюшон и уселась под сомнительную защиту тента, чтобы ее послушать.
