– Если ты не станешь обижаться, – с улыбкой сказала Адиту, – могу я показать тебе другой путь? – Она поставила фишки на прежние места. – Если я использую свои Песни, чтобы построить здесь Мост… – последовало несколько быстрых перемещений, – ты сможешь добраться до Островов облачного изгнания.
– Но зачем вам мне помогать? – Где-то, словно он находился в самом материале изменчивых стен, зазвучал струнный инструмент; если бы Саймон не был уверен, что они совершенно одни внутри персиковых залов дома Адиту, он бы решил, что музыкант играет в соседней, менявшейся под порывами ветра комнате. Он перестал удивляться подобным вещам, но не смог подавить рефлекторную дрожь; музыка казалась зловещей и одновременно изысканной, точно маленькое насекомое с множеством ног, разгуливавшее по его телу. – Как можно одержать победу, если помогать противнику.
Адиту откинулась назад, подальше от игровой доски. В собственном доме она носила совсем мало одежды, как и в аллеях Джао э-тинукай’и, или даже еще меньше. Саймон, который все еще не мог спокойно смотреть на ее золотые руки и ноги, старался не отводить пристального взгляда от игровых фишек.
– Дитя человеческое, – сказала она, – я думаю, ты сможешь научиться. Но помни, что зида’я играют в шент с начала времен. Первая Бабушка говорит, что он пришел из Потерянного Сада. – Она утешающе положила руку Саймону на плечо, и он почувствовал, как по спине у него пробежал холодок. – Шент – это развлечение. Мне доводилось играть партии, в которых не было ничего, кроме сплетен и насмешек, и все стратегии направлены именно на это. В других играх можно одержать победу, только почти проиграв.
Более того, мне приходилось вести партии, где оба соперника стремились проиграть – хотя уходили годы, чтобы добиться такого результата. – Воспоминания вызвали у нее улыбку. – Неужели ты не видишь, Снежная Прядь, победа и поражение есть лишь стены, внутри которых идет игра. В Доме Шент… – Адиту помолчала, и на ее быстро менявшемся лице на миг появилось хмурое выражение. – Мне сложно объяснить на твоем языке.
Впрочем, хмурое выражение тут же исчезло.
– Возможно, игра кажется тебе трудной именно поэтому. Дело в том, что внутри Дома Шент все приходит и уходит, посетители – как друзья, так и враги, – рождения и смерти, все, что имеет значение. – Она обвела рукой свой дом, пол, заросший высокой травой, комнату, где переплетались ветви крошечных цветущих деревьев. У некоторых деревьев имелись, как выяснил Саймон, очень острые маленькие шипы. – И так со всеми жилищами, – продолжала Адиту, – как смертных, так и бессмертных. Именно те, кто в них живут, создают дом, а вовсе не двери и не стены.
Она встала и потянулась. Саймон искоса наблюдал за ней, пытаясь сохранять сосредоточенное лицо даже в те мгновения, когда ее грациозные движения заставляли его сердце выпрыгивать из груди.
– Мы продолжим завтра, – сказала она. – Я думаю, ты постепенно учишься, пусть и сам того не замечаешь. Шент содержит уроки даже для судхода’я, Сеоман.
Саймон понимал, что Адиту стало скучно и пришло время уходить. Он всегда старался не оставаться у нее в доме слишком долго, чтобы не испытывать ее гостеприимство. Саймон ненавидел, когда ситхи проявляли к нему доброту и понимание, словно он был глупым животным, неспособным на большее.
– Тогда я пойду, Адиту.
Она не предложила ему остаться. Гнев, сожаления и глубокое физическое разочарование сражались в нем, когда он коротко кивнул, повернулся и зашагал к выходу между раскачивавшимися цветами. Полуденный свет проникал сквозь оранжевые и розовые стены, словно Саймон двигался внутри сердца заката.
Саймон немного постоял возле дома Адиту, глядя вдаль, мимо мерцавшего тумана, что поднимался над водопадом, журчавшим рядом с ее дверью. Долина приобрела цвета умбры и золота, с глубокими темно-зелеными тенями от заросших деревьями холмов и ярким изумрудом ухоженных лугов. Если просто смотреть на Джао э-тинукай’и, он казался неподражаемым, точно солнце и дождь. Как и в любом другом месте, здесь были скалы, растения и дома, но в этих домах поселились невероятные ситхи, и у Саймона росла уверенность, что ему никогда их не понять. Он уже знал, что, подобно быстрой и тайной жизни, которая проходила в черной земле под безмятежной травой, Джао э-тинукай’и полон вещей, находившихся за пределами его разумения. Он это выяснил, когда попытался сбежать вскоре после того, как его приговорили к пожизненному заключению среди мягких тюремщиков.
Он выждал три полных дня после того, как услышал приговор, вынесенный Шима’онари. Такое терпение, Саймон не сомневался, демонстрировало хладнокровную тонкость маневра, достойную великого Камариса. Теперь, когда он возвращался к событиям двухнедельной давности, его невежество выглядело смешным. Как он мог быть до такой степени наивным?..
На четвертый день после приговора, когда миновал полдень и принц куда-то ушел, Саймон покинул дом Джирики, быстро пересек реку, как он надеялся, незаметно перебрался через узкий мост и направился к тому месту, откуда они с Адиту вошли в долину. Картина из связанных между собой узлов, что вела к дому Джирики, продолжалась и на другом берегу реки, перемещаясь от дерева к дереву. Те части, мимо которых Саймон проходил, казалось, рассказывали об уцелевших после грандиозной катастрофы и приплывших на лодках к новой земле ситхи – в Светлый Ард? – и о строительстве величественных городов и империй в лесах и горах. Были и другие истории, символы, вплетенные в гобелены и посвященные раздорам и скорби, последовавшим за ними из больной родины, но Саймон слишком торопился, чтобы остановиться и внимательно их рассмотреть.
После того как Саймон довольно далеко прошел вдоль берега реки, он свернул и решительно направился в густой подлесок у подножия гор, где рассчитывал компенсировать потерянное время собственной незаметностью. Он видел вокруг не слишком много ситхи, но не сомневался, что любой из них поднимет тревогу, если заметит, что пленник идет в сторону границы Джао э-тинукай’и, поэтому старался скользить между деревьями с максимальной осторожностью, держась в стороне от широких тропинок. Несмотря на возбуждение побега, он испытывал уколы совести: Джирики, несомненно, будет наказан за то, что позволил смертному сбежать. Тем не менее Саймон имел по отношению к своим друзьям обязательства, которые перевешивали даже многовековые законы ситхи.
Никто его не видел, во всяком случае, никто не пытался остановить. К тому моменту, когда прошло несколько часов, он оказался в более дикой части старого леса и уже не сомневался, что побег увенчался успехом. Его путешествие с Адиту, от Водоемов до дома Джирики, заняло менее двух часов. Сейчас миновало вдвое больше, и он шел, не сворачивая, вдоль берега реки.
Но, когда Саймон выбрался из густого подлеска, он обнаружил, что все еще находится в Джао э-тинукай’и, хотя в той его части, где еще не бывал.
Он стоял на погруженной в тень темной поляне, деревья вокруг опутывали сиявшие в лучах полуденного солнца тонкие шелковистые ленты, похожие на паутину, и казалось, будто на лес кто-то накинул огненную сеть. Посреди поляны Саймон увидел овальную дверь из покрытого мхом белого дерева, в стволе огромного дуба, вокруг которого шелк свисал так плотно, что само дерево становилось почти незаметным. Он немного помедлил, размышляя о том, как миниатюрный отшельник мог жить в дереве на окраине города. Рядом с красивыми, покрытыми зыбью складками дома Джирики или другими изящными сооружениями Джао э-тинукай’и, не говоря уже о живом великолепии Ясиры, это место казалось совсем скромным, как если бы его обитатель прятался даже от неспешных ситхи.
