Несмотря на ауру древности и изоляции, дом из паучьего шелка не выглядел угрожающим. Поляна была пустой и мирной, уютной в своей незначительности, воздух пыльным, но приятным, как карманы на платье любимой тетушки. Здесь Джао э-тинукай’и представлялся лишь воспоминанием о трепещущей жизни. Тут хотелось остаться под украшенными шелком деревьями, предоставив остальному миру заниматься своими делами…
Пока Саймон стоял и смотрел на волнообразно шевелившиеся нити, рядом скорбно заворковал голубь, и он вдруг вспомнил о своей миссии. Как долго он здесь торчит и пялится по сторонам, точно глупец? Что, если хозяин дома выйдет наружу или вернется, закончив дела? Тогда поднимется шум, и его поймают, как крысу.
Разочарованный своей первой ошибкой, Саймон поспешил обратно в лес, сказав себе, что просто неправильно оценил время. Еще через час он окажется далеко за границами города и пройдет через Летние Ворота. И тогда, имея в запасе еду, которую он незаметно собрал со щедрого стола принца, он будет идти на юг до тех пор, пока не выйдет из леса. Возможно, умрет, пытаясь это сделать, но он знал, что именно так поступают герои.
Готовность Саймона стать мертвым героем, казалось, не оказала ни малейшего влияния на хитрости Джао э-тинукай’и. Когда он снова выбрался из густых зарослей, солнце уже начало клониться к закату, а он оказался по колено в золотой траве на открытом лесном пространстве перед могучей Ясирой. Саймон ошеломленно застыл перед бабочками, шевелившими яркими крылышками.
Как такое могло произойти? Он все время шел вдоль берега реки, вода постоянно находилась в поле его зрения, и он ни разу не поменял направления. Да и солнце в течение дня вело себя совершенно правильно. Путешествие с Адиту осталось навсегда в его сердце – он не мог забыть ни единой детали! – тем не менее больше чем за половину дня сумел преодолеть расстояние всего в несколько сотен шагов.
Как только Саймон это понял, силы его покинули. Он упал на теплую влажную землю и остался лежать лицом вниз, словно получил тяжелый удар.
В доме Джирики было много комнат, одну из которых он предоставил Саймону, но сам принц большую часть времени проводил в помещении с одной открытой стеной, где Саймон его увидел, когда оказался в Джао э-тинукай’и. В первые недели заключения Саймон проводил все вечера с Джирики, сидя на пологом склоне над водой, пока свет постепенно тускнел на небе, глядя, как удлиняются тени, а блестящий пруд становится темнее. Когда последние следы заката исчезали между ветвями, пруд становился темным зеркалом, и в его фиолетовых глубинах расцветали звезды.
Прежде Саймон никогда по-настоящему не обращал внимания на звуки подступавшей ночи, но компания Джирики – по большей части молчаливая – помогла ему услышать песни сверчков и лягушек и вздохи ветра в деревьях, как нечто более значительное, чем предупреждение о необходимости надвинуть шляпу на уши, чтобы она не улетела. Временами, когда Саймон погружался в наступавший вечер, он чувствовал, что находится на грани величайшего откровения. У него возникало ощущение, что он больше, чем просто Саймон, и к нему приходило понимание того, как можно жить, не тревожась о городах, замках или заботах людей, которые их построили. Иногда его пугали размеры мира и бесконечные глубины вечернего неба, усыпанного холодными звездами.
Но, несмотря на эти странные прозрения, он оставался Саймоном и большую часть времени испытывал разочарование.
– Он определенно не имел в виду то, что сказал.
Саймон слизнул с пальцев сок только что съеденной груши и небрежно швырнул огрызок в траву. Сидевший рядом Джирики вертел в руках хвостик своей груши. Это был пятнадцатый вечер, проведенный в Джао э-тинукай’и – или уже шестнадцатый? – Остаться здесь до самой смерти? Безумие!
Конечно, Саймон не стал рассказывать Джирики о своей неудачной попытке побега, но и не собирался делать вид, что доволен своей участью.
Джирики сделал – как Саймон научился понимать – несчастное лицо, едва заметно поджал губы и слегка прикрыл веками приподнятые в уголках кошачьи глаза.
– Они мои родители, – сказал ситхи. – Они Шима’онари и Ликимейя, повелители зида’я, и их решения остаются неизменными, как смена времен года.
– Но зачем тогда ты привел меня сюда? Ты ведь нарушил правило! – спросил Саймон.
– Правила, которое я бы нарушил, нет. – Джирики еще раз повернул хвостик груши между длинными пальцами, потом бросил его в пруд, и в том месте, где он упал, появился крошечный круг. – Это негласный закон, но не Слово Приказа. Дети Рассвета всегда могли делать все, что захотят, пока это не входило в противоречие со Словом Приказа, но история с появлением здесь смертного восходит к сути вещей, которые разделили наш народ в незапамятные времена. Я могу лишь просить о прощении, Сеоман. Я рискнул, но не имел права играть твоей жизнью. Однако я склонен верить, что наступит день – запомни, всего один раз – когда выяснится, что вы, смертные, правы, а мой народ совершил ошибку. Распространение зимы угрожает многим вещам, а не только королевствам судхода’я.
Саймон лег на спину и стал смотреть на сияющие звезды, пытаясь изгнать поднимавшееся у него внутри отчаяние.
– А твои родители могут изменить свое решение? – спросил Саймон.
– Да, могут, – медленно проговорил Джирики. – Они мудры и были бы добрыми, если бы у них имелась такая возможность. Но ты не слишком на это надейся. Мы, зида’я, никогда не спешим с решениями, в особенности трудными. Для них обычное время на размышления может растянуться на годы, а это большой срок для смертного.
– Годы! – Саймон пришел в ужас. Он вдруг понял животных, готовых отгрызть себе лапу, чтобы спастись. – Годы!
– Я сожалею, Сеоман. – Голос Джирики стал хриплым, словно он испытывал сильную боль, но на золотом лице не появилось никаких эмоций. – Однако есть один благоприятный знак, впрочем, ты не слишком на него рассчитывай. Бабочки остались.
– Что? – удивился Саймон.
– Речь о Ясире, – пояснил Джирики. – Бабочки собираются, когда предстоит принять великие решения. И они до сих пор не улетели, значит, некоторые вещи остались нерешенными.
– Какие? – несмотря на предупреждение Джирики, Саймон почувствовал, как у него возрождается надежда.
– Я не знаю. – Джирики покачал головой. – Сейчас мне лучше держаться в стороне. В данный момент я не являюсь любимым голосом отца и матери, поэтому должен ждать момента, когда смогу снова привести им свои доводы. К счастью, Первая Бабушка Амерасу не всегда одобряет решения моих родителей, в особенности отца. – Он грустно улыбнулся. – Ее слова имеют большое значение.
Амерасу. Саймон знал это имя. Он глубоко вдохнул воздух ночи, и к нему внезапно вернулось видение: лицо необычно прекрасное, но и невероятно древнее, такое, что с ним не могли сравниться даже лишенные возраста родители Джирики. Саймон сел.
– А тебе известно, Джирики, что я однажды видел ее лицо в зеркале – Амерасу, той, что ты называешь Первой Бабушкой?
