«Милосердный Эйдон, – мысленно проворчал Саймон, – о чем они вообще думают? Они даже хуже доктора Моргенеса!»
Впрочем, доктор был также склонен к долгому молчанию, которое нарушало лишь его лишенное мелодии пение. Однако Моргенес хотя бы в конце дня мог откупорить кувшин с пивом и начать рассказывать Саймону истории или ругать за ужасный почерк.
Саймон пнул еловую шишку и стал смотреть, куда она покатится. Он неохотно признавался самому себе, что ситхи красивы. Их изящество, плавные линии одежды, безмятежные лица – все заставляло его чувствовать себя грязной дворняжкой, которая болтается рядом со столами, накрытыми белоснежными скатертями в доме большого лорда. И хотя плен угнетал Саймона, иногда жестокий внутренний голос шептал, что это справедливо. Он не имел права здесь находиться, и теперь, когда сюда явился такой жалкий оборванец, он уже никогда не сможет уйти, чтобы марать бессмертных своими историями. Как персонаж Джека Мундвода Осгаль, он отправился в волшебный курган. И мир для него уже не будет прежним.
Саймон замедлил шаг, и теперь это уже был не гневный марш, а неспешная прогулка с опущенными плечами. Вскоре он услышал плеск воды о камень, отвел взгляд от испачканных в траве сапог и обнаружил, что пересек долину и оказался в тени холмов. Саймон почувствовал, как в нем просыпается надежда. Он находился рядом с Водоемами, как их назвала Адиту, неподалеку виднелись Летние Ворота. Получалось, что сейчас, когда он не пытался искать выход, он сумел сделать то, что у него не получалось прежде.
Пытаясь изобразить полное равнодушие, которое позволило ему здесь оказаться, Саймон сошел с тропы и зашагал туда, откуда доносился плеск воды, лениво поглядывая на смыкавшиеся над головой кроны деревьев. Очень скоро он оказался в прохладной тени холмов и дальше зашагал по зеленому ковру, покрывавшему склон, где цвели скромные синие гвоздики и белая жимолость. По мере того как песня воды становилась громче, Саймону пришлось изо всех сил себя сдерживать, чтобы не побежать; он остановился возле дерева, чтобы отдохнуть, как если бы просто прервал неспешную прогулку. Саймон смотрел на полосы солнечного света, копьями проникавшие сквозь листву, и прислушивался к собственному, постепенно становившемуся ровным дыханию. А потом, как будто он забыл, куда шел, – быть может, ему лишь показалось, что шум воды усилился? – он снова зашагал вверх по склону.
Когда он добрался до вершины первого холма, не сомневаясь, что увидит самый нижний из Водоемов, Саймон обнаружил, что стоит у границы круглой долины. Верхние склоны заросли березами, листья которых уже начали по-летнему желтеть и негромко шуршали на ветру, точно обрывки золотого пергамента. За березами следующий уровень густо зарос деревьями с серебристой листвой, трепетавшей на ветру и падавшей на дно долины.
В основании круглой долины, внутри круга серебристой листвы царила растительная темнота, сквозь которую не мог проникнуть взгляд Саймона. Но то, что там росло, также шевелилось на ветру: нечто вроде рокочущего шепота поднималось из темных глубин, звуки, которые могли издавать разбросанные ветром листья и ветки или с тем же успехом тысячи тонких ножей, с шипением покидающих изящные ножны.
Саймон выдохнул, когда понял, что слишком долго задерживал дыхание. Воздух долины поднимался к нему, полный сладкой горечи. Он уловил запах растений, острый аромат скошенной травы и глубокое, пьянящее благоухание пряностей, которые Моргенес добавлял в свой вечерний бокал вина. Саймон сделал еще один вдох и почувствовал диковинное опьянение. Здесь присутствовали и другие запахи, дюжины, даже сотни – роз, растущих возле старой каменной стены, навоза из конюшен, дождя на пыльной дороге, соленый привкус крови, похожий, но совсем не такой терпкий аромат морского прибоя. Он встряхнулся, как мокрый пес, понял, что его влечет вниз, – и сделал несколько шагов.
– Мне жаль, но ты не можешь туда попасть.
Саймон резко повернулся и увидел женщину ситхи, стоявшую на вершине холма у него за спиной. В первый момент он подумал, что это Адиту. Но незнакомая ситхи была одета лишь в тонкую ткань, спадавшую вниз с поясницы. Ее кожа казалась красно-золотой в лучах заходящего солнца.
– Что?..
– Ты не можешь туда попасть. – Она говорила на языке смертных не очень уверенно. Однако на ее лице не было раздражения. – Мне жаль, но ты не можешь. – Она сделала шаг к Саймону и с любопытством на него посмотрела. – Ты тот судхода’я, что спас Джирики.
– И что с того? А вы кто? – угрюмо спросил он.
Саймон не хотел смотреть на ее грудь и стройные мускулистые ноги, но это оказалось почти невозможно. Он почувствовал, как в нем начинает расти гнев.
– Моя мать дала мне имя Майе’са, – сказала она, тщательно выговаривая каждое слово, словно язык Саймона был фокусом, который она изучила, но никогда не использовала на практике.
В белых волосах он видел золотые и черные пряди. Глядя на длинные локоны – безопасное место, где могли остановиться его глаза, – Саймон вдруг сообразил, что у всех ситхи белые волосы, а мириады различных цветов радуги, делающих их похожими на диковинных птиц, на самом деле всего лишь краска. Даже необычный цвет вереска в волосах Джирики – краска! Уловка! В точности как у шлюх, которых поносил отец Диниван во время проповедей в часовне Хейхолта! Саймон почувствовал, как его гнев набирает силу, повернулся спиной к женщине ситхи и стал спускаться в долину.
– Вернись, Саймон Снежная Прядь. Это Роща Ежегодного Танца. Ты не сможешь туда попасть.
– Останови меня, – прорычал он. Может быть, ее стрела вонзится ему в спину? Он видел, как впечатляюще владеет луком Адиту, когда несколько дней назад сестра Джирики с пятидесяти шагов положила четыре стрелы подряд в ветку дерева. Он нисколько не сомневался, что другие женщины ситхи столь же умело управляются с луком, но сейчас ему было все равно. – Убейте меня, если пожелаете, – добавил он, а потом подумал, что не стоит так испытывать свою удачу.
Сгорбившись, Саймон зашагал вниз по склону, в сторону шепчущих берез. Однако не услышал свиста стрелы, поэтому рискнул обернуться. Та, которую звали Майе’са, все еще стояла на прежнем месте, и на ее изящном лице застыло недоумение.
Он помчался вниз, мимо стволов с тонкой белой корой и через некоторое время заметил, что склон начал выравниваться. А потом обнаружил, что бежит уже вверх по склону, тогда Саймон остановился и принялся оглядываться, чтобы оценить свое положение. Вся чаша долины лежала перед ним, однако он каким-то образом переместился вдоль края от того места, где осталась стоять ситхи, продолжавшая на него смотреть.
Ругаясь от охватившей его ярости, он снова стал спускаться по склону, но вновь ощутил, как выравнивается земля, а потом начинается подъем. Он так и не приблизился к дну долины – ему удалось преодолеть лишь треть пути сквозь кольцо берез.
Попытки спуститься с другого склона также ни к чему не привели. Ветер вздыхал в березовой роще, листья шелестели, и у Саймона возникло ощущение, что он попал в сон, где ему, несмотря на все усилия, не удается сдвинуться с места. Наконец, полный разочарования, он закрыл глаза и побежал. Его ужас на мгновение перерос в пьянящее возбуждение, когда он почувствовал, как земля уходит вниз. Ветки деревьев хлестали его по лицу, но диковинная удача позволяла ему не врезаться в многочисленные стволы, стоявшие у него на пути.
