Бинабик наклонился вперед и начал вытаскивать из костра завернутых в листья птиц, стараясь не обжечь свои короткие толстые пальцы. Огонь потрескивал, ветер стонал.
– Увы, – наконец ответил Слудиг. – Твои слова лишний раз убеждают в том, что лучше держаться подальше от сильных и могущественных людей нашего мира. За исключением герцога Изгримнура, у которого разумная голова на плечах, остальные же непостоянны и глупы, как гуси. Твой принц Джошуа, надеюсь, ты меня простишь, первый среди них.
Бинабик вновь усмехнулся.
– Он вовсе не мой принц Джошуа, и он – как ты выразился? – непостоянный. Но только не глупый. Совсем даже. Возможно, он наша единственная надежда предотвратить грядущую бурю. – И, чтобы больше не говорить на сомнительную тему, тролль занялся ужином, подтолкнув окутанную паром птицу риммеру. – Вот. Поешь. Быть может, гюне наслаждаются холодной погодой и оставят нас в покое. И тогда мы сможем без происшествий проспать всю ночь.
– Это совсем не помешает, – ответил Слудиг. – Нам еще предстоит долгий путь, прежде чем мы сможем отдать проклятый меч Джошуа.
– Мы должны довести дело до конца ради тех, кто погиб, – сказал Бинабик, глядя в темную чащу окружавшего их леса. – У нас нет свободы выбора, нам нельзя потерпеть поражение.
Пока они ели, Кантака встала и начала бродить вокруг лагеря, внимательно прислушиваясь к вою ветра.
* * *
Над Пустошами властвовала вьюга, завывавший ветер стал таким сильным, что срывал кору с деревьев на северной границе леса Альдхорт. Огромного пса совершенно не беспокоила жуткая погода, он легко бежал сквозь слепивший снег, и его жесткие, как камень, мышцы напрягались и расслаблялись под коротким мехом. Когда пес оказался рядом с Ингеном, Королевский Охотник засунул руку под куртку и вытащил неровный кусок сушеного мяса с чем-то твердым, подозрительно напоминавшим коготь, на одном конце. Белый пес моментально сгрыз угощение и остался стоять, вглядываясь в темноту маленькими тусклыми глазами – ему очень хотелось снова куда-то бежать. Инген рукой в перчатке осторожно почесал его за ушами, потом его пальцы переместились вдоль мощных челюстей, которые легко могли раздавить кусок скалы.
– Да, Нику’а, – прошептал Охотник, и его голос эхом отразился от шлема. В глазах у него горел такой же безумный огонь, как у пса. – Ты взял след, верно? О, Королева будет тобой гордиться. А мое имя станут воспевать до тех пор, пока солнце не почернеет и сгниет, а потом рухнет с неба.
Инген Джеггер поднял шлем, позволив обжигающему ветру ударить в лицо. Он доподлинно знал, что где-то в темноте сияют холодные звезды – как и то, что его добыча все еще в лесу и он с каждым днем к ней приближается. В данный момент он не ощущал себя бесстрастным, не знающим устали псом, который являлся его символом и чья оскаленная пасть украшала шлем; нет, он превратился в более утонченного хищника из числа кошачьих, существо, наполненное яростной, но тихой радостью. Он ощущал ледяную ночь на лице и знал, что ничто, живущее под черным небом, не в силах долго от него убегать.
Джеггер вытащил из рукава кристаллический кинжал и выставил его перед собой, словно зеркало, в котором мог увидеть свое отражение. Поймав отблеск лунного или звездного света, прозрачный клинок засиял под его пальцами холодным голубым светом, и резьба начала извиваться, точно клубок змей. Это было все, о чем он мечтал – и даже больше. Королева в Серебряной Маске поставила перед ним грандиозную задачу, он непременно ее выполнит и станет легендой. Скоро – он чувствовал с уверенностью, вызывавшей дрожь, – скоро задача будет выполнена. Инген спрятал кинжал в рукаве.
– Иди, Нику’а, – прошептал он, словно скрытые звезды могли его выдать, если услышат. – Пришло время выследить и поймать нашу жертву. Нам нужно спешить.
Инген вскочил в седло, и его терпеливый скакун зашевелился, словно просыпаясь.
Взвихрился снег, и в пустой ночи, там, где только что находились мужчина, пес и лошадь, не осталось ничего.
* * *
Дневной свет тускнел, и прозрачные стены дома Джирики постепенно темнели. Адиту принесла ужин, состоявший из фруктов и теплого хлеба, в комнату Саймона, как акт доброты, и он был бы ей благодарен еще больше, если бы она не осталась, чтобы его раздражать. И не то чтобы Саймон не наслаждался ее экзотической красотой, более того, именно красота и бесстыдство Адиту тревожили его, не давая сосредоточиться на приземленном процессе приема пищи.
Адиту провела пальцем вдоль его позвоночника, и Саймон чуть не подавился хлебом.
– Не делай так!
На лице Адиту появилось любопытство.
– Почему? Это вызывает у тебя боль?
– Нет! Конечно нет! Мне щекотно.
Он угрюмо отвернулся, внутренне сожалея о своих плохих манерах, – но не слишком. Он испытывал, как это часто бывало, когда рядом находилась Адиту, замешательство. Джирики, несмотря на свою отчужденность, никогда не заставлял Саймона ощущать себя глупым смертным, а рядом с Адиту ему постоянно казалось, будто он сделан из глины.
Сегодня она была одета лишь в перья, драгоценные бусины и несколько полосок ткани. Ее тело сияло от ароматических масел.
– Щекотно? Но разве это плохо? – спросила она. – Я не хочу причинять тебе боль или неудобство, Сеоман. Просто ты… – Она поискала подходящее слово, – такой необычный, а я редко бывала в обществе твоих соплеменников. – Казалось, она наслаждалась его смущением. – Какой ты широкий здесь… – Она провела пальцем от одного плеча до другого, вздохнув, когда он снова сдавленно вскрикнул. – Очевидно, ты совсем другой, не как мои соплеменники.
Саймон, отошедший на пару шагов, чтобы оказаться за пределами ее досягаемости, только фыркнул. Рядом с Адиту ему было не по себе, в ее присутствии он чувствовал, что у него возникает дьявольский зуд, а оставшись в одиночестве, сразу начинал желать и бояться ее прихода. Всякий раз, когда он смотрел на стройное тело, которое она демонстрировала с легкостью, продолжавшей шокировать Саймона до самых глубин его существа, он вспоминал громоподобные проповеди отца Дреосана. И с удивлением обнаружил, что священник, по его мнению, полный идиот, в конце концов оказался прав – дьявол действительно ставит ловушки для плоти. Одно только наблюдение за гибкими кошачьими движениями Адиту казалось ему ужасным грехом. И то, что сестра Джирики принадлежала к другому народу, все только усугубляло.
Как учил священник, Саймон пытался вызвать перед собой чистое лицо Элизии Матери Господней, когда сталкивался с искушениями плоти. Дома, в Хейхолте, Саймон видел ее на сотнях картин и скульптур, в бесчисленных святилищах, озаренных свечами, но сейчас с тревогой обнаружил, что память его предала. Глаза святой матери Усириса казались ему более игривыми и… кошачьими… чем им следовало быть.
Несмотря на смущение, в своем одиночестве он испытывал благодарность Адиту за внимание, каким бы легкомысленным и дразнящим оно временами ни становилось. И особенно за еду. В последнее время Джирики редко бывал дома, и Саймон не знал, какие фрукты, овощи и не слишком знакомые ему растения, что росли в огромных лесных садах принца, ему можно есть. В этом он мог положиться только на сестру принца. Даже у первой семьи – «Корня и Ветви», как Джирики их называл, – не было слуг. Все сами ухаживали за собой, что соответствовало одинокому образу жизни ситхи. Саймон знал, что ситхи держали домашних животных, точнее, в долине их жило множество, и они приходили по их первому зову. Козы и овцы позволяли себя доить – Адиту часто приносила Саймону ароматные сыры, но ситхи, казалось, совсем не ели мяса. Саймон часто с вожделением думал о доверчивых животных, гулявших по тропам Джао э-тинукай’и. Он знал, что никогда не осмелится что-то с ними сделать, но – Эйдон! – как ему хотелось отведать бараньей ноги!
