Боли не было, но каким-то образом Амерасу оказалась внутри его головы, он уловил чужое присутствие, настолько интимно связанное с ним самим, что вдруг почувствовал себя ужасающе открытым – ощущение куда более сильное, чем если бы он вдруг остался без одежды. Амерасу уловила ужас Саймона и успокоила, укачивая его тайную сущность, словно держала в руках запаниковавшую птицу, пока он не перестал испытывать страх. Потом Первая Бабушка стала мягко перебирать его воспоминания, нежно и очень аккуратно.
Туманные обрывки мыслей и снов пролетали мимо, мелькая, подобно лепесткам цветов на ветру – Моргенес и его бесконечные книги. Поющая Мириамель, кажущиеся бессмысленными обрывки разговоров Саймона в Хейхолте. Ночь в Систерборге и ужасный серый меч расползались у него в сознании, как темное пятно, потом возникло серебряное лицо Утук’ку и три меча из его видения в доме Джелой. Пухлая Скоди и существо, что смеялось в пламени костра и растворялось в безумии Дерева Удун. И равнодушные глаза огромного белого червя Игьярдука. Шип также там присутствовал, черный рубец в светлых воспоминаниях.
По мере того как появлялись все новые и новые эпизоды, Саймон вновь ощутил обжигающую боль от крови дракона и пугающую связь с вращавшимся миром, вызывавшую тошноту громаду надежды и боли всех живых существ. Наконец, как обрывки сна, картины потускнели.
Свет медленно возвращался. Голова Саймона покоилась на коленях Джирики. Рана на щеке пульсировала.
– Прости меня, Первая Бабушка, – сказал Джирики – казалось, его голос доносился издалека, – но разве это было необходимо? Он рассказал бы тебе все, что знает.
Амерасу долго молчала. Когда она снова заговорила, ей пришлось прикладывать заметные усилия. Казалось, ее голос сильно постарел.
– Он не смог бы рассказать мне все, Ивовый Прутик. А о вещах, которые являются для меня самыми важными, он даже не знает, что они ему известны. – Она перевела взгляд на Саймона, и на ее лице появилось выражение усталости и доброты. – Я искренне сожалею, дитя человеческое. Я не имела права так в тебя врываться, но я стара и напугана, и у меня осталось совсем мало терпения. А теперь мне стало еще страшнее, чем прежде.
Она попыталась встать, Джирики протянул руку, чтобы помочь, она неуверенно поднялась со стула, исчезла в темноте, но почти сразу вернулась с чашкой воды, которую сама поднесла к губам Саймона. Он стал жадно пить. Вода оказалась холодной и сладкой, с привкусом дерева и земли, словно ее набрали из пустого древесного ствола. «В своих белых одеяниях, – подумал Саймон, – Амерасу похожа на бледную, излучающую свет святую с церковной картины».
– Что… вы сделали? – спросил он и сел.
В ушах у него шумело, перед глазами танцевали яркие точки.
– Я узнала то, что мне следовало узнать, – ответила Амерасу. – Я видела тебя в зеркале Джирики, но думала, что это ничего не значащая случайность. Дорога Снов в последнее время сильно изменилась, стала невнятной и непредсказуемой даже для опытных путешественников, совсем не такой, какой была когда-то для тех, кто ступал на нее во сне. Теперь я понимаю, что наша предыдущая встреча не случайность.
– Ты хочешь сказать, что твоя встреча с Саймоном была кем-то предопределена, Первая Бабушка? – спросил Джирики.
– Нет. Я лишь хотела сказать, что границы между теми мирами и нашими начинают слабеть. Кто-то, вроде нашего дитя человеческого, который каким-то образом втянут в эту историю, случайно или в результате невообразимой интриги оказался вовлеченным в огромное множество опасных и сложных связей между миром снов и реальностью… – Она смолкла, осторожно уселась на стул и продолжала: – Как будто он жил на опушке огромного леса, и, когда деревья начали захватывать новую территорию, именно через порог его дома корни проникли первыми. А когда лесные волки стали испытывать голод, они начали выть именно под его окном.
Саймон с трудом заговорил.
– И что вам удалось узнать… из моих воспоминаний? Про… про Инелуки?
Ее лицо стало равнодушным.
– Слишком много. Я думаю, что теперь понимаю ужасный и хитроумный план моего сына, но мне нужно немного подумать. Даже сейчас я не могу допустить глупой поспешности. – Она поднесла руку ко лбу. – Если я права, то грозящая нам опасность гораздо серьезнее, чем я думала прежде. Я должна поговорить с Шима’онари и Ликимейей и могу лишь надеяться, что они меня выслушают – и что еще не поздно. Возможно, мы начинаем копать колодец, когда наши дома уже сгорели.
Джирики помог Саймону сесть.
– Мои отец и мать должны тебя выслушать. Всем известна твоя мудрость, Первая Бабушка.
Амерасу печально улыбнулась.
– Когда-то женщины Дома Са’онсерей были хранительницами знаний. И последнее слово принадлежало старейшей Дома. Если Дженджияна Соловей видела правильные вещи, она говорила – и ей подчинялись. После Бегства все изменилось. – Ее рука метнулась в сторону, как опустившаяся на ветку птица. – Я уверена, что твоя мать прислушается к голосу разума. Твой отец достойный ситхи, Джирики, но в некоторых отношениях он живет в прошлом еще в большей степени, чем я. – Она покачала головой. – Прошу меня простить. Я устала, мне нужно о многом подумать. В противном случае я бы не стала говорить так неосторожно, в особенности при этом юноше. – Она протянула руку к Саймону и коснулась его щеки кончиками пальцев. Боль от старого шрама отступила. Когда он посмотрел на серьезное лицо Амерасу и представил бремя, которое ей приходилось нести, он протянул руку и коснулся ее ладони.
– Джирики сказал тебе правду, дитя человеческое, – сказала она. – К лучшему или к худшему, но ты отмечен. Я лишь могу надеяться, что смогу тебе помочь в твоем путешествии.
Свет снова потускнел, и Саймон позволил Джирики вывести себя из комнаты.
Глава 26. Нарисованные глаза
Мириамель оперлась на поручни, глядя на суету, царившую на пристани. Винитта оказалась небольшим островом, но им управлял Дом Бенидривин, давший Наббану двух последних императоров, а также трех герцогов в период правления короля Престера Джона. Здесь же родился легендарный Камарис, но даже такой великий рыцарь не занимал главного места в яркой истории Винитты, полной героев. В порту было множество кораблей: при герцоге Бенигарисе Винитта продолжала процветать.
Аспитис Превес и его капитан ушли в город по своим делам. В чем они состояли, Мириамель могла только догадываться. Граф признался, что у него важное поручение от герцога Бенигариса, но обсуждать его отказался. Аспитис приказал Мириамель и Кадраху оставаться на корабле до его возвращения, заявив, что порт совсем не подходящее место для прогулок молодой леди, а у него недостаточно стражей, чтобы решить собственные проблемы, и он не в силах выделить двоих для ее охраны.
Мириамель понимала, что это значит. Что бы Аспитис о ней ни думал, как бы ни ценил ее красоту и общество, он не собирался давать ей шанс ускользнуть. Возможно, он испытывал сомнения относительно ее рассказа или просто опасался, что Кадрах убедит ее сбежать – монах даже не пытался скрывать ненависть к графу Эдне и Дрина.
