– С моей стороны было глупо с вами спорить, добрая леди, – наконец сказал он. – Я все еще жду моего друга, он привезет золото. – Тиамак заставил себя улыбнуться. – А до тех пор за вами еще осталась часть моих двух империалов. Они не могли так быстро закончиться. Если мне придется уйти, кто-то другой заработает золото за их лучшую комнату для меня и моего друга.
Чаристра некоторое время на него смотрела, прикидывая, что ей выгоднее: вышвырнуть его прямо сейчас или подождать возможной будущей прибыли.
– Ну… – неохотно сказала она, – быть может, мое доброе сердце позволит тебе прожить здесь еще три дня. Но на еду не рассчитывай. Или ты принесешь еще монеты, или сам себя обеспечивай. Мои гости получают роскошные трапезы, и я не могу тратить их на тебя.
Тиамак прекрасно знал, что роскошные трапезы состоят, главным образом, из жидкого супа и черствого хлеба, но понимал, что даже такая жалкая еда лучше, чем ничего. Значит, ему следовало найти способ себя прокормить. Он привык скудно питаться, но после серьезных ран и перенесенной болезни все еще ощущал слабость. Как бы он хотел запустить камнем из пращи в ухмылявшееся лицо этой женщины!
– Так будет честно, миледи. – Он стиснул зубы. – Очень честно.
– Мои друзья всегда говорят, что я хорошая.
Чаристра, покачивая бедрами, вернулась в общий зал, оставив Тиамака, который накрылся вонючим одеялом и принялся размышлять об ужасном состоянии своих дел.
* * *
Тиамак лежал в темноте без сна. Сколько он ни думал, ему никак не удавалось найти решение своих проблем. Он с трудом мог ходить, застрял без денег в странном месте, среди разбойников материка. Складывалось впечатление, что Те Что Наблюдают и Творят объединились, чтобы его помучить.
Старик Сеаллио что-то бормотал во сне, потом перевернулся на другой бок, и его длинная рука задела лицо Тиамака. Вранн застонал от боли и сел. Сердиться на простака не имело смысла: вины Сеаллио в тесноте было ничуть не больше, чем самого Тиамака. «Интересно, – подумал Тиамак, – расстроен ли Сеаллио из-за того, что вынужден делить со мной постель, впрочем, едва ли». Жизнерадостный старик был невинным, как ребенок, и без жалоб принимал все, что с ним происходило – подзатыльники, пинки и проклятия, – просто как судьбу, непостижимую и неотвратимую, точно гроза.
Тиамак подумал о плохой погоде и содрогнулся. Нависавшая буря, сделавшая воздух Вранна и всего южного побережья горячим и липким, как бульон, наконец разразилась, обрушив на Кванитупул дожди совсем не по сезону. Обычно спокойные каналы стали бурными и непредсказуемыми. Большинство кораблей стояло на якоре, из-за чего обычно активная торговля замерла. Кроме того, жестокая буря привела к тому, что значительно уменьшился поток новых посетителей города – еще одна причина для недовольства Чаристры. Сегодня ночью дождь прекратился в первый раз за последние несколько дней. Вскоре после того как Тиамак забрался в свою паршивую постель, постоянный стук по крыше внезапно стих, и наступившая тишина оказалась столь непривычной, что ему никак не удавалось заснуть.
Дрожа от холода, Тиамак снова попытался завернуться в одеяло, но лежавший рядом старик вцепился во весь ворох мертвой хваткой. Несмотря на немалый возраст, простак оказался намного сильнее, чем Тиамак, который и до недавней встречи с крокодилом никогда не отличался крепостью мышц, даже по меркам маленьких людей. Вранн прекратил борьбу за одеяло; Сеаллио хрипел и что-то бормотал, ему явно снилось что-то хорошее. Тиамак нахмурился. Зачем вообще он покинул свой дом на баньяне, в своем любимом и таком знакомом болоте? Да, он имел не слишком много, но оно принадлежало только ему. И, в отличие от полного сквозняками дома, там всегда было тепло…
И вдруг он понял, что дело не только в ночной прохладе, и задрожал сильнее. В воздухе появился холод, который пронзил его грудь, точно кинжал. Он попытался вступить в еще одну безнадежную схватку за одеяло, а затем в отчаянии сел. Быть может, входная дверь осталась открытой?
С раздраженным стоном он выполз из постели и заставил себя встать. Нога пульсировала от боли и горела. Лекарь сказал, что его припарки скоро снимут боль, но Тиамак не верил закоренелому пьянчуге, и до сих пор его сомнения оправдывались. Он похромал по неровному деревянному настилу, старясь обойти две перевернутые лодки, занимавшие большую часть комнаты. Он сумел держаться ближе к стене, что позволило ему обойти крупные препятствия, но неожиданно перед ним возник жесткий стул, он сильно ударил щиколотку на здоровой ноге, и на мгновение ему пришлось остановиться, прикусить губу и потереть ногу, с трудом сдерживая стон боли и гнева, которому, как ему казалось, уже не будет конца. Почему именно он подвергается таким страданиям?
Когда Тиамак смог снова шевелиться, он еще осторожнее двинулся дальше, и ему стало казаться, что путешествие до двери занимает часы. Когда он наконец добрался до выхода, оказалось – к его полному разочарованию, – что дверь закрыта; получалось, что он ничего не мог сделать с очередной бессонной холодной ночью. Когда он сердито стукнул ладонью по двери, она распахнулась и он увидел пустой пирс, тусклый серый прямоугольник, залитый лунным светом. Налетел порыв ледяного ветра, но, прежде чем Тиамак успел схватить ручку, чтобы захлопнуть дверь, какое-то движение привлекло его внимание. Озадаченный Тиамак сделал несколько неуверенных шагов наружу. Было что-то странное в легком тумане, что парил в лунном свете.
Прошло долгое мгновение, прежде чем Тиамак понял, что на его протянутую ладонь падают белые пушинки, а вовсе не дождь. Он никогда не видел ничего подобного, как и любой вранн, но ему помогла начитанность, к тому же он часто слышал об этом явлении, когда учился, и понял важность происходящего, в то время как от его губ поднимался пар и исчезал в ночном воздухе.
Посреди лета в Кванитупуле шел снег.
* * *
Мириамель лежала в своей постели в темноте и плакала, пока у нее не закончились силы даже для слез. «Облако Эдны» покачивалось, стоя на якоре в порту Винитты, а она чувствовала, как одиночество давит на нее невыносимым бременем.
И дело было не столько в предательстве Кадраха: несмотря на то что она несколько раз проявляла слабость, монах давно показал свою истинную сущность. Просто он являлся последним звеном, связывавшим Мириамель с ее настоящим «я», с прошлой жизнью. И, как если бы кто-то перерубил веревку на якоре надежды, она вдруг почувствовала, что оказалась в море, полном чужаков.
Побег Кадраха не стал для нее неожиданностью. Их уже ничто хорошее не связывало, и лишь обстоятельства мешали разойтись в разные стороны раньше. Она вспомнила, как Кадрах старательно выбирал плащ перед тем, как покинуть корабль, и поняла, что он планировал бегство, по меньшей мере с того момента, как им предложили погулять по острову. В некотором смысле он пытался ее предупредить, разве не так? На палубе попросил его выслушать – «в последний раз».
Предательство монаха не было сюрпризом, но боль от него не стала меньше. Она получила давно ожидаемый удар.
Бегство и равнодушие. Эта линия пронизывала всю ее жизнь. Ее мать умерла, отец превратился в холодное существо, дядя Джошуа хотел лишь, чтобы она не мешалась у него под ногами, – конечно, он станет это отрицать, но с самого начала его план был именно таким. Некоторое время она думала, что Диниван и Ликтор могут дать ей приют, но они погибли, и она лишилась последних друзей. И хотя Мириамель прекрасно понимала, что в том нет их вины, она не могла их простить.
