– Итак, пуля рикошетом попала в тело? – переспросил Мейсон.
– Ваша честь, – вмешался Бюргер, – это всего лишь
теоретические рассуждения.
– Поскольку показания дает эксперт, – подчеркнул Мейсон, –
его теорию следует рассматривать как результат тщательного и квалифицированного
изучения фактов.
– Это не имеет никакого значения, – с раздражением заявил
прокурор. – Я не вижу разницы.
– Вы не видите? – спросил Мейсон.
– Нет, – злобно ответил Бюргер, – я только понимаю, что вы,
как утопающий, хватаетесь за соломинку…
– Хватит, – вмешался судья, – я попрошу стороны воздержаться
от личных выпадов.
Мейсон вновь обратился к свидетелю:
– Направляясь сюда, на судебное заседание, вы не захватили с
собой фотографию входного отверстия пули, хотя и сочли, что это свидетельствует
о рикошете?
– Нет, не захватил.
– Но вы сообщили прокурору о том, что рассказали сейчас
здесь, на суде?
– Протестую, – прогремел Бюргер, – так как это никак не
относится к рассматриваемому делу и не является законным перекрестным допросом.
– Совсем напротив, – ответил Мейсон, – поскольку допрос
выявил квалификацию эксперта и его предубеждение. Видимо, он сообщил все свои
данные прокурору, а последний посоветовал ему не приносить в суд фотографию
входного отверстия пули и не говорить о нем, если ему не будет задан прямой
вопрос. Из этого явствует, что прокурор сам воздействовал на свидетеля, прежде
чем вызвал его в суд.
– Ваша честь, я протестую! – воскликнул Бюргер. – Упомянутые
данные нельзя считать уликами, а защитник позволил себе задеть мою
профессиональную репутацию. Я требую, чтобы он немедленно принес мне свои
извинения.
– Никак не могу взять назад свои слова, так как факты
говорят сами за себя. Если же я ошибаюсь, то прокурор может сам здесь же, в
судебном заседании, спросить об этом у свидетеля.
– Абсурдно тратить время на такие пустяки.
Мейсон улыбнулся.
– Ваша честь, взгляните, пожалуйста, на лицо свидетеля, если
считаете, что это пустяки.
Свидетель смущенно топтался на месте, а его лицо было залито
густой краской.
– Ваша честь, – снова вмешался Бюргер, – я протестую. Цвет
лица свидетеля нельзя считать уликой.
Судья улыбнулся:
– Протест отклоняется. Прошу свидетеля ответить на вопрос.
– Я действительно изложил свою теорию мистеру Бюргеру, и он
подумал…
– Не стоит рассказывать нам о том, что он подумал. Скажите
нам лишь то, что он фактически сказал!
– Ваша честь, – снова вмешался Бюргер, – это
недобросовестно, нечестно и не относится к делу. Никого не касается частная
беседа между свидетелем и прокурором. Кроме того, это никак не может явиться
уликой.
– Склонен согласиться с вами, – сказал судья, – что частная
беседа не должна обсуждаться на открытом заседании, однако лишь в том случае,
если она не затрагивает специфических и точно очерченных вопросов, важных для
следствия. Но поскольку сейчас идет перекрестный допрос, то мистер Мейсон имеет
полное право задавать наводящие вопросы.
– Хорошо, – произнес Мейсон, – я спрашиваю вас, мистер
Нокси: вы сказали окружному прокурору о том, что, по вашему мнению, пуля,
вероятнее всего, ударилась о поверхность воды, а затем рикошетом попала в шею
убитого? И сказал ли вам прокурор, что вам незачем говорить об этом на допросе
в суде, так как он не считает нужным обсуждать этот вопрос публично?
– Нет, дословно это не совсем верно, – ответил Нокси.
– Ну а каковы же были его точные слова?
– Протестую, – заявил Бюргер.
– Отклоняю протест, – ответил судья, – так как вопрос
касается специфической части беседы.
– Какое значение может иметь для данного процесса, что
именно я сказал или о чем умолчал в беседе с данным свидетелем! – бушевал
Бюргер.
Мейсон ответил:
– Важно не то, что вы сказали свидетелю, а то, что данный
свидетель сделал. Фактически он явился на судебное заседание и, выполняя ваше
указание, оставил важную для разбора дела фотографию у себя в конторе. Следуя
вашему совету, он также старательно избегал касаться важных пунктов
расследования, и лишь мое прямое требование ответить на вопросы заставило его
наконец сказать всю правду.
На основании этого, ваша честь, позволю себе сказать, что
всякий свидетель, получивший подобный совет от прокурора, является
предубежденным свидетелем, что, несомненно, будет ясно и для присяжных.
– Им и сейчас это ясно, – сказал судья.
– Но это не занесено в протокол заседания, а я прошу, чтобы
в отчете было записано, что окружной прокурор пытался оказать давление на
свидетеля и свидетель пробовал выполнить его указание.
– В протокол следует занести теорию, изложенную свидетелем в
ответ на вопросы, – сказал судья.
– Повторите все точно!
– Хорошо, – произнес Нокси, – окружной прокурор сказал мне,
что незачем излагать в суде мою теорию. Если мне зададут прямой вопрос, то,
конечно, я должен буду ответить правдиво, но ему было бы нежелательно, чтобы я
по собственной инициативе высказал в суде свои соображения. Будет достаточно,
сказал он, если я ограничусь ответами на вопросы, а он не будет задавать
вопросов, касающихся моих теорий и выводов.
– Сказал ли он вам, чтобы вы добровольно не излагали свою
теорию?
– Да, сказал.
– Пока вам не поставят прямой вопрос?
– Да, что-то в этом роде.
– Сказал ли он вам, чтобы вы не приносили в суд фотографию
входного отверстия пули?
– Да, он сказал, что нет никакого смысла показывать ее
вместе с другими фотографиями.
Мейсон улыбнулся:
– Он не хотел, чтобы она оказалась среди тех, которые вы
представите в суд?
– Да.
– Чтобы не получилось, что вы случайно вынете из портфеля
эту фотографию вместе с теми, которые вы раздали присяжным, и чтобы я не
получил случайно возможность взглянуть именно на нее?
– Я не знаю, что именно он думал. Мне он просто сказал, что
нет необходимости приносить в суд именно это фото.
– Точнее сказать, он просил не приносить его? – сказал
Мейсон, сделав ударение на отрицании.
– Да.
– Я кончил, – сказал Мейсон.
– Это все, – пробурчал Бюргер.
