А также – белого цвета. Удивительно, но почти все сооружения оказались выкрашены именно таким образом. Другие (бежевый, в основном, а также красный) встречались очень редко. Заметил Глеб и ещё одну особенность: возле домов отсутствовали заборы, как это очень любят в России – огораживать свою территорию, давая понять, кто на ней главный. Здесь, в Драммене, попадались только низенькие оградки, закрывающие проход к палисадникам. Внутренние дворы оказались полностью открыты. Наверное, потому что незачем друг от друга закрываться. Ну, а уж про чистоту и говорить нечего. Пока Глеб шел, так и не сумел найти мусора. Ни бумажки, ни окурка. Вот пожелтевших листьев с деревьев – да, много, однако и их, несмотря на обилие зелени, не залежи.
Изрядно нагулявшись, Глеб подошел к небольшому, как и все вокруг, двухэтажному домику на улице, название которой он так выговорить и не смог – Smithestrømsveien. Подошел к двери, постучал. Открыла симпатичная женщина лет сорока и спросила что-то по-норвежски. Глеб отрицательно помотал головой и зачем-то ответил одну из немногих фраз, которые знал из немецкого языка
– Нихт ферштейн, фрау!
Та оживилась и перешла на немецкий.
– Ну ё-моё, – разочарованно сказал Глеб.
– Ой, вы русский? – вдруг заговорила дама на родном языке.
– Да, я сын госпожи Харкет-Эйденбаум, – ответил Глеб, широко улыбаясь. Ну наконец-то хоть одна родственная душа! Встретить земляка на чужбине – всегда радость.
– Госпожа Вера сейчас в офисе. Скоро должна вернуться. Это произойдет, – дама посмотрела на часы, – через сорок три минуты. – Да что же мы разговариваем на пороге! Прошу вас, проходите в дом. Кстати, меня зовут Ёфурфрид.
– Как, простите? – спросил Глеб.
Женщина рассмеялась.
– Прекрасно вас понимаю, такое с первого раза ещё никому не удавалось запомнить, даже норвежцам. Это древнее имя, означает «прекрасная королева». Что ж, у моих родителей определенно есть чувство юмора. А как зовут вас, я знаю – Глеб, верно?
– Да, – улыбнулся гость. – Вы тут живете или работаете?
– И то, и другое, – ответила женщина. – У меня есть собственная комната, а по должности я… Как же точно назвать…
– Экономка, – подсказал Глеб.
– Да, совершенно верно! – послышалось в ответ. – И да, чтобы язык не сломать, пытаясь всякий раз выговорить Ёфурфрид, называйте меня Ёфа, мне будет приятно.
– Слава Богу, – широко улыбнулся Глеб. – А вот у моего имени нет краткого варианта, оно и так недлинное.
– Хорошо, – ответила экономка и принялась хлопотать, разогревая чайник. Наверное, эта традиция есть всюду в мире – угощать гостей, особенно во время знакомства. Вот и Ёфа теперь суетилась, пока Глеб осматривал гостиную. Она была очень светлой, в мятных тонах, и повсюду – только натуральное дерево, никакого металла или пластика, за исключением бытовой техники, поскольку помещение оказалось одновременно и кухней.
– Красиво тут, – сказал Глеб.
– Да, ваша матушка постаралась. Это её идеи. Они с господином Дэвидом очень любили тут сиживать подолгу. Обсуждали свои дела, читали друг другу книги. Вы любите читать?
– Я как-то… больше кино смотреть, – ответил Глеб.
– Ну ничего. Это бывает. Лучше все-таки книги, мне кажется. Вы не считаете?
– Наверное. Скажите, вот имя у вас норвежское, а вы так хорошо по-русски говорите. Почти без акцента.
– Это благодаря вашей матушке. Она приняла меня на работу очень давно, в семье я тружусь двадцать лет. Чтобы понимать хозяйку, стала учиться вашему языку.
– У вас отлично получается. Я сначала даже подумал, что вы русская.
– О, нет, – рассмеялась Ёфа. – Я самая обыкновенная норвежская женщина.
Так, за разговором, быстро пробежало время, и вскоре Глеб услышал, как во двор заехала машина. Он выглянул в окно: по дорожке шла его мама. Парень поспешил к ней навстречу.
– Глебушка!
– Мама!
– Боже, как я рада тебя видеть, сынок!
Они обнялись и поцеловались.
– Давно приехал?
– Да с час примерно.
– Успел познакомиться с нашей очаровательной фру Ёфурфрид?
– Да, – улыбнулся Глеб.
– Вот и прекрасно. Сейчас будем ужинать.
Ужин они провели втроем, а после Глеб решил ещё прогуляться, пока Вера занялась изучением каких-то документов. Он был под глубоким впечатлением от всего. Когда ехал сюда, то думал, что окажется в роскошных апартаментах, среди позолоты и мебели из красного дерева, обитой парчой и атласом. Вместо великолепия – простота и функциональность. Никаких шикарных вещей, и даже машина, на которой приехала Вера (была за рулем сама, между прочим) не напоминала лимузин. Обычная «Вольво», хотя и не семейная малолитражка, а подороже, но не представительского класса.
Когда Глеб спросил мать, почему она так скромно живет, та ответила:
– Знаешь, сынок, здесь не принято кичиться своим богатством. Потому и не угадаешь, в каком из домов живут миллионеры, а в каком люди среднего достатка.
– Да, но ведь в чем-то разница проявляется?
– Конечно. В возможностях. Я могу, например, на месяц поехать на Мальдивы отдыхать или в кругосветный круиз на лайнере отправиться. Или, например, каждые два года менять машину. Да много чего, – ответила Вера. – Но строить из себя богача… нет, тут такое не понимают.
– Что же, во всей Норвегии ни одного особняка или поместья?
– Есть, конечно. Не без этого, у нас же тут всё-таки не республика, а королевство, и значит есть аристократы со своими имениями, как полагается. Но поверь: если кто-то хочет много земли и комнат, он покупает себе имение где-нибудь в уединенном месте, чтобы не раздражать никого своими финансовыми возможностями, – рассказала Вера.
– Очень это…
– Непривычно, да?
– Точно.
– Ничего, пройдет. Мне тоже сначала казалось, что глупо: быть богатым и не пользоваться этим на всю катушку. Но Дэвид объяснил: в жизни главное – душевный покой и семейный уют, остальное – так… для удовольствия, – пояснила мать.
– Наверное, он был прав, – грустно заметил Глеб.
– Послушай, – вдруг вспомнила Вера. – Ты же говорил, что приедешь со своим партнёром, Иннокентием. Где он?
– Мы расстались.
– Прости, сынок…
– Ничего, всё в порядке.
– Можно узнать почему?
– Он не смог меня простить. Я рассказал ему, каким человеком был многие годы, и он решил, что я вполне могу вновь вернуться в прежнее состояние, – ответил Глеб.
– А на самом деле?
– Дважды в одну реку войти невозможно, – сказал сын.
