– Слушай, что за бред? Мы виделись несколько часов назад, в кают-компании, когда обсуждали, как Синдикату шею намылить, – начал злиться Матфей.
– Матфей Ильдарович, мы с вами раньше не встречались, пожалуйста, успокойтесь, такое бывает. Вы дезориентированы, это пройдет.
Матфей хотел что-то возразить, но тут его взгляд упал на бейджик доктора – Д.И. ЕЗ… продолжение фамилии скрывала складка халата.
– Нет, нет! Нет! Не верю, этого не может быть! А как же «Увертюра», Стакката? Стойте. Ромка, он же в курсе! Позовите его, это мой друг, он все подтвердит, у него и фотографии есть.
– Вы что-нибудь помните об аварии? – тихо спросила зав. отделением.
– Аварии? Какой аварии?.. Разве была авария? Я не мог, нет, отец научил меня, я никак не мог устроить аварию… «Увертюра»? – вдруг его обожгла страшная догадка.
– Нет, нет, вы не виноваты ни в какой аварии, – женщина вздохнула и повернулась к коллеге.
– Стойте, девушка! Вчера здесь была девушка, Ария, – неожиданно вспомнил Матфей.
– Арина, медсестра, – догадался Д. И. Ез… Дмитрий Игоревич Езецкий, – сегодня не ее смена.
– Давайте начнем с простых вопросов, – предложила Людмила Фановна, сдвигая жалюзи.
– Что?! Вы же сказали, что я всего несколько дней в коме! Откуда снег? Какой может быть снег в августе?
– Эм… – доктор придвинул стул ближе к кровати, – какое, по-вашему, сегодня число?
– Точно не скажу, когда проверял в последний раз, была середина августа две тысячи двадцать второго года, – язвительным голосом ответил Матфей.
Мужчина и женщина переглянулись.
– Начало ноября, – зав. отделением сделала паузу, – две тысячи двадцать первого.
В палате повисла напряженная тишина. Матфей судорожно думал. Никак, никак не могло такого быть. Даже если бы и была какая-то там авария, не могло же его отбросить назад во времени. Это что же, ни Ларисы Михайловны, точнее, метаморфа Коды, ни журнала “Сделаем явным”, ни «Увертюры», а главное – Стаккаты не было на самом деле?
– Где моя мама? Она должна быть здесь. Позовите ее, я поверю только ей, ну или Роману еще.
– Ваша мать и друг, – лечащий врач тяжело вздохнул, – они тоже пострадали при той аварии. К сожалению, выжили только вы. Возможно, будет лучше, если с вами поговорит психотерапевт.
***
Под ногами скрипел снег. Матфей усмехнулся – снег в августе! Пришлось сделать вид, что он все вспомнил, признать «Увертюру» и своих новых друзей сном, точнее, не так – вымышленной реальностью, созданной с целью заменить не удавшуюся, с его точки зрения, жизнь. Так лихо закрутить фразу, как мозгоправ, у Матфея не получилось, но суть примерно такая. Потом этот псевдо-докторишка занялся повышением самооценки своего подопечного, они даже написали вместе список из 10 шагов, которые Матфей предпримет после выписки из больницы. И он предпринял: скомкал эту бумажку и выкинул – вот единственно верный и самый эффективный шаг. Теперь Матфей стоял на остановке, ловил ладонью лениво падающие снежинки и думал. Что же на самом деле правда, а что нет? Возможно, нет, только возможно, всего этого и не было. Если судить здраво, с одной стороны – совмещение реальностей, литавры, грибоиды, метаморфы, музыкальные имена и названия, и он, Матфей, сын крутого и богатого мужика. И еще – девушка мечты, к тому же, ответившая взаимностью. Просто предел мечтаний. А ведь, как он ни старался, прохлаждаясь в больничке, повторить трюк с совмещением реальностей, ему не удалось, несмотря на то, что теперь он точно знал, как это работает. С другой стороны – жизнь-то у него на самом деле не завидная. Ни угла своего, ни работы толковой, никаких особых перспектив, девушки, опять же, нет. Матфей тяжело вздохнул – больно отпускать мечту, еще больней терять надежду. Никто не поможет – мамы нет, оптимиста Ромки тоже. Но, не желающая умирать, надежда уцепилась за соломинку – Баритон, точнее, Иннокентий Семенович. Вот, с кем стоило с самого начала поговорить! Он ведь был на «Увертюре», был! Воодушевление наполнило Матфея. Вот тебе, мозгоправ недоделанный, вот мой первый шаг, настоящий, правильный шаг, а еще – Шаляпин. Кто знает, вдруг и с ним повезет. И в редакцию журнала зайти стоит, вполне возможно, Лариса Михайловна работает там. В приподнятом настроении Матфей доехал до дома. Знакомый подъезд, дверь, обои с цветочками – все, как он и помнил, даже трещинки на потолке не изменились. Упал на кровать. Принюхался. Фу! Противный медицинский запах, не хватало еще, чтобы квартира провоняла!
«Хоть одну проблему можно решить, не откладывая», – улыбнулся Матфей, лежа в ароматной ванне. Он потянулся выключить воду и замер: на руке тонкой, едва заметной полоской, виднелся шрам! Тот самый, который он получил при взрыве самодельной бомбы на Тонике – видимо, от горячей воды стал заметным.
– Так и знал, знал, что все это не выдумки! – закричал он и тут заметил кое-что еще…
На стиральной машине стояла ваза, в которой совсем недавно были ромашки, пара белых лепестков присохла к хрусталю. В тот день они со Стаккатой заскочили забрать цветы. Он, чтобы вода не протухла, вылил ее, а посудину здесь оставил, не было времени с ней возиться.
Матфей завопил от радости и ударил ладонями по бортику ванны. В тот же момент все, что его окружало, треснуло, как разбитое стекло, и реальность, как куски мозаики, разлетелась в стороны, смешалась и стала растворяться, превращаясь в похожую на ртуть вязкую жидкость, заполняя собой все вокруг. На миг снова мелькнуло неуловимое лицо. Матфей почувствовал, что тонет, глубоко вздохнул и… оказался в кромешной тьме.
«Опять!» – разозлился он и хлопнул рукой по ноге. Ладонь ударилась о прямоугольный предмет. Сотовый, – обрадовался Матфей и, не теряя времени, включил фонарик.
Осмотрелся. По обе стороны от него уходил в темноту каменный коридор. Слева быстро приближался шум, словно на него несся поток воды. Разумнее всего было бы сейчас развернуться и бежать во весь опор, спасая свою жизнь, но вместо этого он почему-то встал посередине и направил луч фонарика навстречу опасности.
***
Шаляпин очень странно себя чувствовал. Разделенно – нет, это даже не то слово. Он одновременно был в двух местах, и два разных его воплощения словно соединялись тонкой нитью, свитой из него же самого. Одно, знакомое и привычное, физическое тело, воспринимающее окружающий мир посредством слуха и зрения. Второе – невесомое, легкое. Он чувствовал, что летит сейчас по подземному лабиринту, чувствовал потоки воздуха, точно знал, где широкие проходы, где узкие щелочки, повороты, тупики, закрытые двери. Не видел, но видел. Та, физическая его часть, замерла от восторга и новых ощущений, вторая же мыслила словно отдельно от первой, в то же время оставаясь единым целым. Превратившись в воздух, Валентин целенаправленно двигался за Октавией, точнее, за еще одним воздухом. Все это буквально сводило с ума. Единственное, что удерживало от приступа безумия – цель. Заложники. Почти триста человек, точнее инопланетян, многие из которых провели в заточении годы. Он, состоящий из кислорода, Валентин Шаляпин и Октавия, его родственная душа – их единственная надежда.
