Остался после него друг его и помощник Джулиано Лено, знавший большой толк в строительстве своего времени. Но он больше занимался надзором за выполнением чужих проектов, согласно воле их авторов, чем самостоятельными работами, хотя и обладал он и вкусом, и большим опытом.
При жизни Браманте на его постройках работал пистойский плотник Вентура, человек, наделенный прекраснейшими способностями и весьма толковый рисовальщик. Он очень любил, находясь в Риме, обмерять памятники древности, когда же он воротился на родину, в Пистойю, случилось так, что в 1509 году в городе этом Богоматерь, именуемая ныне Ностра Донна делла Умильта, начала творить чудеса, и, так как она получала весьма много приношений, правившая тогда Синьория постановила воздвигнуть храм в ее честь. Воспользовавшись этим обстоятельством, Вентура сделал собственноручно модель восьмигранного храма, шириной в… локтей и высотой в … (Пропуск в подлиннике.) локтей с вестибюлем или портиком, пристроенным снаружи, богато украшенного внутри и поистине прекрасного. Модель эта понравилась Синьории и отцам города, и под руководством Вентуры приступили к строительству. Он заложил фундаменты вестибюля и самого храма и полностью закончил вестибюль, богато украшенный пилястрами, карнизами коринфского ордера и всякой другой резьбой по камню, а вместе с тем были выведены и все своды здания, состоявшие из профилированных то же каменных кессонов, заполненных розетками. При жизни Вентуры был и сам восьмигранный храм доведен до верхнего карниза, и оставалось только вывести свод купола. А так как для такой большой задачи опыта у него было недостаточно, он, не рассчитав тяжести купола и его крепости, заложил в толще стены, там, где первый и второй ряды окон, обходящий кругом проход. Тем самым он ослабил стену, а так как сооружение не имело внизу контрфорсов, покрывать его сводами было опасно, в особенности по углам, куда ложилась вся тяжесть свода названного купола. Поэтому и после смерти Вентуры не нашлось ни одного архитектора, который решился бы вывести свод, вместо которого туда были наложены большие толстые бревна для сооружения шатровой кровли. Однако такое перекрытие гражданам не понравилось и строить его они не позволили и так все и оставалось непокрытым в течение многих лет, пока в 1561 году попечители этого строительства не обратились к герцогу Козимо с прошением о том, чтобы его превосходительство соизволил разрешить им завершение купола. Государь сей оказал им милость и приказал Джорджо Вазари туда отправиться и изыскать способ возведения купола. Выполняя это, он сделал модель части здания, расположенной выше карниза, до которого дошел Вентура, повысив его на восемь локтей, для принятия распора. Он сузил ширину прохода между стенами и, укрепив подпоры, углы и нижние части проходов, сделанных Вентурой между окон, он перевязал их по углам большими двойными железными затяжками, обеспечив все так, что своды можно было выводить спокойно. После этого его превосходительство соизволил побывать на месте, все одобрил и распорядился приступать к работам. Так и были выполнены все контрфорсы и уже приступили к возведению купола так, что и произведение Вентуры получится богатым, более величественным, нарядным и соразмерным.
Однако, по правде говоря, Вентура и без того заслужил о себе упоминание, ибо произведение это, как вещь современная, самая примечательная постройка в этом городе.
Жизнеописание Себастиано, венецианца (дель Пьомбо)
Дель Пьомбо, настоящее имя Себастьяно Лучани (1485 – 1547)
Вовсе не живопись, а музыка была, как многие утверждают, первой профессией Себастьяно, и в самом деле, не говоря уже о пении, он получал большое удовольствие от игры на инструментах самого различного вида, в особенности же на лютне, так как на ней могут быть сыграны все голоса без всякого другого сопровождения. Благодаря этому занятию он одно время пользовался величайшим благоволением венецианской знати, с которой он в качестве виртуоза в этом искусстве всегда стоял на самой короткой ноге. Когда же ему, все еще юноше, вздумалось посвятить себя живописи, он научился первым ее началам у Джованни Беллини, который в это время был уже стариком. Но после того как Джорджоне из Кастельфранко приобщил Венецию к приемам современной манеры, приемам более обобщенным и отличавшимся особым горением цвета, Себастьяно ушел от Джованни и устроился у Джорджоне, с которым он провел столько времени, что в значительной степени усвоил себе его манеру. Это видно по нескольким очень похожим портретам, написанным им с натуры в Венеции, каков, например, портрет превосходнейшего музыканта Верделотто Францезе, который в то время управлял капеллой в Сан Марко, и на той же картине портрет его товарища Уберто. Картину эту Верделотто увез с собой во Флоренцию, когда он возглавил капеллу в Сан Джованни, ныне же ею владеет скульптор Франческо Сангалло, в доме которого она находится. В те же годы он написал в Венеции в церкви Сан Джованни Кризостомо образ на дереве с фигурами, настолько близкими к манере Джорджоне, что люди, мало понимающие в искусстве, часто принимали их за произведения самого Джорджоне. Картина эта очень хороша и написана в колорите, сообщающем ей большую объемность. Недаром лишь только разнеслась молва о достижениях Себастьяно, как тотчас же Агостино Киджи, богатейший сиенский купец, имевший в Венеции крупные дела и слыхавший о нем в Риме самые похвальные отзывы, стал переманивать его к себе в Рим, тем более что, помимо его живописи, ему нравилось, что Себастьяно так хорошо играет на лютне и что он так ласков и приятен в обращении. Да и не так уже трудно было переманить его в Рим, куда он и перебрался более чем охотно, отлично зная, что эта общая для всех родина во все времена служила опорой для больших дарований.
И вот, как только Себастьяно приехал в Рим, Агостино тотчас же пустил его в работу, и первое, что он ему поручил, были люнеты в верхней части лоджии, выходящей в сад, там, где Бальдассаре, сиенец, расписал весь свод в затибрском дворце Агостино. В этих люнетах Себастьяно написал разные поэзии в манере, привезенной им с собой из Венеции и сильно отличавшейся от той, которой в то время пользовались в Риме опытные живописцы. После этого и так как Рафаэль в этом же месте написал историю Галатеи, Себастьяно тут же рядом написал по желанию Агостино фреской и Полифема, в котором он, удалось ему это или нет, но изо всех сил пытался выдвинуться, подстрекаемый соперничеством сначала с Бальдассаре, а затем и с Рафаэлем. Написал он также несколько вещей маслом, которыми он заслужил себе в Риме величайшее признание, поскольку он у Джорджоне научился очень мягкому колориту.
В то самое время, когда он в Риме работал над этими вещами, авторитет Рафаэля Урбинского как живописца настолько возрос, что друзья Рафаэля и его последователи стали утверждать, будто его живописные произведения, в порядке самой живописи, выше живописных произведений Микеланджело, прелестны по колориту, великолепны по замыслу, более привлекательны по своей выразительности и обладают соответствующим рисунком, живописные же произведения Микеланджело, кроме рисунка, всего этого якобы лишены; и на основании всех этих доводов люди эти полагали, что Рафаэль в живописи если и не превосходит Микеланджело, то по крайней мере ему равен, в отношении же колорита они ставили его безусловно выше. Такого рода настроения, распространявшиеся многими художниками, которые скорее прельщались обаянием Рафаэля, чем глубиной Микеланджело, и отвечавшие самым различным интересам, поддерживали суждения, высказавшиеся скорее в пользу Рафаэля, чем в пользу Микеланджело. Однако Себастьяно отнюдь не был их последователем, так как, обладая изысканным вкусом, он в точности знал цену как одному, так и другому.
