Правда, от Себастьяно легко можно было получить портрет, написанный с натуры, так как портреты давались ему гораздо легче и заканчивал он их гораздо быстрее, тогда как с историями и прочими фигурами у него получалось как раз обратное. И, по правде говоря, писать портреты с натуры было ему наиболее свойственно, как это видно по портрету Маркантонио Колонна, так хорошо написанному, что он кажется живым, а также и по великолепнейшим портретам Фердинанда, маркиза Пескара, и синьоры Виттории Колонна. Написал он также Адриана VI по приезде его в Рим и кардинала Нинкофорта, который пожелал, чтобы Себастьяно расписал ему капеллу в церкви Санта Мариа де Анима в Риме, но так как Себастьяно его задерживал, откладывая это со дня на день, кардинал в конце концов заказал ее роспись своему земляку Микеле Фламандцу, который написал в ней фрески с историями из жития св. Варвары, отлично подражая нашей итальянской манере, а на алтарном образе он сделал портрет самого кардинала.
Возвращаясь к Себастьяно, скажу, что он еще написал портрет синьора Федериго да Боццоло, а также портрет неизвестного мне полководца в латах, который находится во Флоренции у Джулио деи Нобили, и, кроме того, женщину в римской одежде, хранящуюся в доме Луки Торриджани. Джованни Баттиста Кавальканти владеет головой его же руки, не совсем законченной. На холсте им написана Мадонна, прикрывающая младенца покрывалом, – вещь исключительная, находящаяся ныне в гардеробной кардинала Фарнезе. Набросал он также, но не довел до конца, очень красивую картину на дереве с изображением св. Михаила, низвергающего большого диавола, которая должна была быть отправлена во Францию королю, уже, впрочем, имевшему одну его картину. Когда же потом кардинал Джулио деи Медичи был избран верховным первосвященником под именем Климента VII, он через епископа вазонского дал понять Себастьяно, что настало время, когда он будет облагодетельствован, и что Себастьяно при случае в этом убедится. В ожидании чего Себастьяно, питаемый этими надеждами и будучи единственным в своем роде портретистом, написал много портретов с натуры, в том числе с папы Климента, который в то время еще не носил бороды. Я хочу сказать, что сделал он с него два портрета: один из них получил епископ вазонский, а другой, гораздо больших размеров, а именно поясной и сидящий, находится в Риме в доме самого Себастьяно. Написал он также флорентинца Антона Франческо дельи Альбицци, который как раз в это время находился по своим делам в Риме. Написал же он его таким, что казался он не написанным, а живей живого, почему Антон и отправил его к себе во Флоренцию как ценнейшее сокровище. Голова и руки в этом портрете были просто чудом, не говоря уже о том, насколько хорошо были сделаны бархат, меха, атлас и все другие части этой картины. А так как Себастьяно по тонкости и качеству действительно превосходил всех остальных, вся Флоренция обомлела при виде этого портрета Антона Франческо.
В XVI веке Венеция переживает подъем; она, наравне с Римом, стремится перехватить у Флоренции славу центра культуры Возрождения. Многие венецианские художники, начав свою деятельность в Венеции, позже переезжают в Рим, как это произошло с дель Пьомбо.
В то же самое время написал он также и портрет мессера Пьетро Аретино и сделал его таким, что, помимо сходства, это поразительнейшая живопись, так как в ней видны различия пяти или шести оттенков черного цвета в его одежде: бархат, атлас, тафта, парча и сукно и на этих черных – черная как смоль борода, в которой так хорошо показан волос, что большего в живой натуре и не увидишь. На этом портрете Аретино держит в руке лавровую ветвь и листок бумаги, на котором начертано имя Климента VII, а спереди – две маски: красивая маска добродетели и безобразная маска порока. Картину эту мессер Пьетро подарил своему родному городу, граждане которого поместили ее в зале городского совета, почтив этим память своего хитроумного согражданина и получив от него взамен не меньше.
После чего Себастьяно написал портрет Андреа Дориа, вещь столь же удивительную, и голову флорентинца Баччо Валори, которая также была хороша настолько, что трудно этому поверить.
За это время умер преподобный Мариано Фетти, брат-хранитель свинцовой печати (del Piombo), и Себастьяно, вспомнив об обещаниях, полученных им от домоуправителя его святейшества епископа вазонского, возбудил ходатайство о назначении на должность брата-хранителя. И вот, хотя и Джованни да Удине, который долго служил у его святейшества in minoribus и продолжал служить, ходатайствовал о той же должности, тем не менее папа, склонившись на просьбы епископа, а также ради заслуг Себастьяно, распорядился, чтобы Бастиано получил эту должность и из доходов с нее выплачивал Джованни да Удине пенсию в размере трехсот скудо. Так Себастьяно и облекся в монашеские ризы и тотчас же почувствовал от этого полную душевную перемену. И в самом деле, видя, что он имеет возможность удовлетворить свои желания, ни разу не дотронувшись до кисти, он стал предаваться отдохновению и возмещать прежние свои разгульные ночи и трудовые дни, наслаждаясь покоем и достатком.
Когда же ему приходилось выполнять какой-нибудь заказ, он брался за работу с таким же чувством, с каким отправляются на смерть. Из всего этого явствует, насколько ошибается наше суждение, и человеческое недомыслие, которое очень часто, вернее, в большинстве случаев, стремится как раз к обратному тому, что идет нам на пользу, и, как гласит тосканская пословица, само себе тычет в глаз, думая, что перекрестилось. Люди обычно полагают, что награды и почести вдохновляют души смертных к тем занятиям, которые, как показывает опыт, получают большее вознаграждение, и что, наоборот, они пренебрегают этими занятиями и их забраковывают, когда видят, что люди, посвящающие им свои труды, не получают заслуженного признания от власть имущих. Недаром как древние, так и современные авторы единодушно порицают тех государей, которые в меру своих знаний и своих возможностей не поддерживают все виды талантов и не присуждают должных наград и почестей тем, кто в трудах проявляет свой талант. И хотя правило это по большей части и подтверждается, все же мы часто видим, как щедроты справедливых и великодушных государей обращаются в свою противоположность, ибо многие приносят миру гораздо больше пользы и выгоды, пребывая на самой низкой или на средней ступени человеческого благополучия, чем пользуясь высоким положением и изобилием мирских благ. Так и в нашем случае, великодушие и щедрость Климента VII, которому служил отличнейший живописец Себастьяно Венецианец и который вознаграждал его превыше всякой меры, были причиной того, что Себастьяно из человека старательного и деятельного превратился в беспечнейшего неряху и что, работая без устали, пока длилось его соперничество с Рафаэлем и пока он жил в нужде, он стал поступать как раз наоборот, как только приобрел достаток.
Однако, как бы то ни было, предоставляя мудрым правителям самим судить о том, как, когда именно, каким способом и руководствуясь какими правилами они должны оказывать щедрость художникам и талантливым людям вообще, я скажу, возвращаясь к Себастьяно, что он, сделавшись братом-хранителем печати, с величайшим трудом выполнил для патриарха Аквилейского полуфигуру несущего свой крест Христа, написанную на камне и получившую высокую похвалу, в особенности же за голову и за руки, ибо Бастиано всегда отличался именно в этой области.
