В это время в попечительстве Санта Мариа дель Фьоре изготовлялось несколько мраморных апостолов для мраморных табернаклей в тех самых местах, где в этой церкви росписи, выполненные живописцем Лоренцо ди Биччи. При посредстве Великолепного Джулиано Баччо получил заказ на святого Петра, высотой в четыре с половиной локтя, которого он делал очень долго, и, хотя скульптура его не вполне совершенна, все же хороший рисунок в ней виден. Апостол этот стоял в попечительстве с 1513 до 1565 года, когда герцог Козимо по случаю бракосочетания королевы Иоанны Австрийской, своей невестки, пожелал побелить внутри собор Санта Мариа дель Фьоре, который не трогали со времени его постройки, а также чтобы на свои места были поставлены четыре апостола и в их числе и вышеназванный святой Петр.
А в 1515 году, когда папа Лев X проезжал в Болонью через Флоренцию, город в его честь в числе других украшений и убранств задумал поставить под аркой лоджии, что на площади возле дворца, Колосса высотой в девять с половиной локтей и заказал его Баччо. Колосс этот, изображавший Геркулеса, по заявлению Баччо, слишком поспешному, должен был превзойти Давида Буонарроти, стоящего рядом. Однако, так как ни слова делам, ни работа похвальбе не соответствовали, Баччо сильно упал в глазах и художников, и всего города.
Когда папа Лев передал заказ на мраморные украшения, обрамляющие келию Богоматери в Лорето, а также на истории и статуи для той же постройки мастеру Андреа Контуччи из Монте Сансовино, и тот кое-что с большим успехом уже сделал и занимался остальным, в это время Баччо привез папе в Рим очень красивую модель обнаженного Давида, который, наступив на Голиафа, отрубил ему голову. Ему хотелось выполнить ее из бронзы или мрамора и поставить во дворе дома Медичи на то место, где раньше стоял Давид Донато, перенесенный при разграблении палаццо Медичи во дворец, принадлежавший в то время Синьории. Папа похвалил Баччо, но делать тогда Давида показалось ему не ко времени, и он направил Баччо в Лорето к мастеру Андреа с тем, чтобы тот передал ему одну из упомянутых ниже историй.
По прибытии в Лорето он был приветливо встречен мастером Андреа, который обласкал его и за его известность, и потому, что он был прислан папой, и назначил ему кусок мрамора, чтобы он высек из него Рождество Богородицы. Баччо сделал модель и приступил к работе, но так как был он человеком, не умевшим работать вместе и наравне с другими, и не очень одобрял чужих вещей, то он при других скульпторах, там работавших, стал охаивать работы мастера Андреа, заявил, что он не владеет рисунком, и в том же духе отзывался он и о других, так что спустя короткое время заслужил всеобщее недоброжелательство.
Когда же и до ушей мастера Андреа дошло все, что о нем говорил Баччо, он, будучи человеком мудрым, ласково его отчитал, говоря, что работы выполняются руками, а не языком, и что хороший рисунок обнаруживается не на бумаге, а в совершенстве работы, законченной в камне, и, наконец, что ему следовало бы впредь отзываться о нем с большим уважением. Однако Баччо наговорил ему столько оскорбительных слов, что мастер Андреа, не в состоянии этого вынести, набросился на него и убил бы его, если бы их не разняли в это время вошедшие. Поэтому Баччо, вынужденный уехать из Лорето, переправил свою историю в Анкону, но, так как она ему опостылела, хотя и была близка к завершению, уехал, так ее и не закончив. Она была позднее завершена Рафаэлем да Монтелупо и помещена вместе с другими работами мастера Андреа; и хотя она и уступает им по качеству, все же достойна похвалы.
По возвращении Баччо в Рим он по милости кардинала Джулио Медичи, обычно милостивого к доблестям и людям доблестным, выпросил у папы, чтобы ему заказали какую-нибудь статую для двора палаццо Медичи во Флоренции. И вот, вернувшись во Флоренцию, он сделал мраморного Орфея, музыкой и пением усмиряющего Цербера и умиротворяющего ад. В работе этой он подражал находящемуся в Риме Аполлону Бельведерскому, и ее по заслугам очень хвалили, ибо, не подражая позе Аполлона Бельведерского, он тем не менее очень точно воспроизвел манеру, в которой выполнен его торс и все члены. Когда статуя была закончена, она по распоряжению кардинала Джулио, правившего тогда Флоренцией, была поставлена в упоминавшемся выше дворе на резной пьедестал работы скульптора Бенедетто да Ровеццано. Но, так как Баччо искусством архитектуры никогда не занимался, он не понял замысла Донато, который для Давида, стоящего там раньше, сделал простую колонну, на которую был поставлен сквозной открытый внизу цоколь, чтобы всякий входящий с улицы видел насупротив другую дверь, ведущую во второй двор. Баччо же, не обратив на это внимания, поставил свою статую на толстый цельный пьедестал, загораживающий вид входящему и закрывающий проем внутренней двери так, что тот, кто входит, не видит, продолжается ли дворец и дальше или заканчивается первым двором.
Кардинал Джулио выстроил у подножия Монте Марио в Риме прекрасную виллу, где пожелал поставить двух гигантов из стука, которых и заказал Баччо, обожавшему делать гигантов. Высотой они по восемь локтей каждый, стоят по обе стороны ведущих в парк ворот и были признаны красивыми с достаточным основанием.
Занимаясь этими вещами, Баччо, как и раньше, никогда не переставал рисовать для себя и заказал граверам Марко из Равенны и венецианцу Агостино выгравировать нарисованную им на огромнейшем листе историю жестокого избиения Иродом невинных младенцев; переполненная бесчисленными обнаженными мужчинами и женщинами и живыми и мертвыми детьми с матерями и солдатами в разных позах, она показала его хороший рисунок в фигурах и понимание им мускулов и всех частей тела и принесла ему великую известность во всей Европе.
А кроме того, он сделал прекраснейшую деревянную модель с восковыми фигурами для гробницы английского короля, которая, однако, не была осуществлена Баччо, а передана Бенедетто да Ровеццано, который отлил ее из металла.
Возвратившийся из Франции кардинал Бернардо Дивицио Биббиена обратил там внимание на то, что у короля Франциска не было ни одного скульптурного произведения из мрамора, ни древнего, ни нового, а он ими очень интересовался, и он обещал его величеству уговорить папу прислать ему что-нибудь красивое. А после приезда кардинала от короля Франциска к папе прибыли два посла, которые, увидев статуи Бельведера, не могли нахвалиться Лаокооном. Находившиеся при них кардиналы.
Медичи и Биббиена спросили их, понравилась ли бы подобная вещь королю, на что они ответили, что такой подарок был бы слишком щедрым. Тогда кардинал сказал: «Его величеству будет послано или это самое, или нечто подобное, так что никакой разницы между ними не будет». И, решив заказать другого Лаокоона, воспроизводящего древнего, он вспомнил о Баччо и послал за ним и спросил его, хватит ли у него духу создать Лаокоона, равного старому. Баччо ответил на это, что у него хватит духу создать не то что равного старому, а превосходящего его своим совершенством. Кардинал приказал ему приступить к работе, и Баччо, пока еще не прибыл весь мрамор, вылепил модель из воска, получившую большое одобрение, а кроме того, сделал белилами и углем картон, равный по размерам мраморному подлиннику. Когда же мрамор был доставлен, Баччо распорядился, чтобы ему сделали для работы в Бельведере крытую будку, и, приступив к старшему сыну Лаокоона, выполнил его так, что и папа, и все понимавшие в этом толк остались довольны, так как его статуя почти ничем не отличалась от древней. Тогда он приложил руку и к другому юноше, а также и к статуе отца, расположенной в середине, но далеко в этом не ушел, так как папа скончался, и место его заступил Адриан VI, а Баччо вместе с кардиналом воротился во Флоренцию, где продолжал изучать рисунок. Когда же после смерти Адриана VI папой стал Климент VII, Баччо поспешил обратно в Рим, чтобы поспеть на коронацию, для которой он по повелению его святейшества делал статуи и полурельефные истории. А так как папа предоставил ему и помещение и жалованье, он возвратился к своему Лаокоону. Работа эта была завершена им в течение двух лет с таким совершенством, какого он не достигал более никогда. Помимо этого, он восстановил правую руку античного Лаокоона, которая была отломана и затеряна, вылепив из воска большую руку, соответствовавшую древней во всех ее мышцах, а по смелости и по манере от нее неотличимую, что и доказывало, насколько Баччо понимал искусство; эта модель и помогла ему восстановить руку на своем Лаокооне.
