Послесловие
Если кому-нибудь могло показаться, что я, в ходе своего изложения, бывал иной раз излишне медлителен и несколько болтлив, то это объясняется превышавшим мои возможности стремлением к ясности и к тому, чтобы во что бы то ни стало убедить читателя в очевидности того, что осталось для него непонятным или чего я с первого раза не сумел понятно выразить. А если однажды уже сказанное бывало подчас повторяемо мною и в другом месте, на то у меня имеются две причины: либо этого требовал трактуемый мною предмет, либо мне приходилось во время переделок моего труда и его вторичного напечатания не раз прерывать свою работу на протяжении, я не говорю дней, но и месяцев, то ради путешествий, то из-за преизбытка других трудов – живописных произведений, рисунков и построек; не говоря о том, что такому человеку, как я (и я охотно в этом сознаюсь), почти что невозможно уберечь себя от ошибок.
Тем же, кому кажется, что я слишком расхваливаю некоторых старых и современных художников, и кто поднял бы меня на смех за то, что я стариков сравниваю с мастерами нашей эпохи, я, право, не знаю, что и ответить, кроме того, что я всегда хвалил не просто, а, как говорится, постольку, поскольку и всегда принимал во внимание и время, и место, и другие подобные обстоятельства. В самом деле, представим себе такой случай: сколько бы Джотто ни хвалили его современники, я не знаю, что стали бы говорить о нем и о других стариках, если бы они жили во времена Буонарроти, не говоря о том, что люди нашего века, достигшие вершины совершенства, никогда не поднялись бы до той ступени, на которой они стоят, если бы те старики не были в свое время столь велики и тем, чем они были до нас. Словом, поверьте мне, что когда я кого-нибудь хвалил или порицал, то делал это не зря, а лишь для того, чтобы сказать правду или то, что я считал правдой. Но ведь нельзя же все время держать в руке аптекарские весы, и тот, кто однажды испытал, что значит писать, в особенности когда приходится делать сравнения, которые по самой природе своей пристрастны, или высказать собственное суждение, меня извинит. Да и кому, как не мне, ведомо, сколько трудов, огорчений и денег мне за долгие годы стоило это сочинение.
Трудности же, на которые я наталкивался, были таковы и их было столько, что я много раз готов был в отчаянии на все поставить крест, если бы поддержка со стороны добрых и настоящих друзей, которым я за это навеки обязан, меня не ободрила и не укрепила во мне решимость продолжать это дело благодаря той любезной помощи, которую они в силе были мне оказать, сообщая мне сведения, давая мне советы и делая сопоставления касательно произведений хотя и виденных мною, но нередко ставивших меня в тупик или вызывавших во мне большие сомнения. И действительно, помощь эта была такова, что я получил возможность раскрыть сущую правду и выпустить в свет настоящий труд, дабы оживить почти совсем уже похороненную память о стольких редкостных и своеобразных художниках и дабы принести пользу нашим потомкам. В этом деле, как я о том уже говорил в другой связи, не малую помощь оказали мне и писания Лоренцо Гиберти, Доменико Гирландайо и Рафаэля Урбинского, кою рым хотя я и доверял, но чьи слова я всегда старался сопоставить с увиденными мною произведениями, ибо долгий опыт взыскательных художников учит нас, как вы сами знаете, распознавать разные художественные манеры не хуже, чем ученый и опытный канцелярист распознает разные и переменчивые почерки своих коллег, а каждый из нас – руку самых близких своих домашних, друзей и родственников.
И вот, если мне только удалось достигнуть той цели, к которой я стремился – принести вам пользу, а вместе с тем и доставить вам удовольствие, – я испытываю величайшее удовлетворение, если же нет, то я и на этом помирюсь или, по крайней мере, почувствую облегчение, отделавшись от забот, испытанных мною в трудах, которые я потратил на столь почтенную задачу и которые перед мастерами нашего искусства удостоят меня если не их сочувствия, то, во всяком случае, их снисхождения.
На прощание же благосклонно примите от меня то, что я сумел сделать, и не требуйте от меня, чтобы я был другим, чем я есть, и того, что я сделать не мог, довольствуясь моими добрыми намерениями, которые направлены и всегда будут направлены к тому, чтобы быть полезным и приятным моему ближнему.
Иллюстрации
Чимабуэ
«Мадонна на троне»
Написано для церкви Святой Троицы во Флоренции
Началом живописи Возрождения («Предвозрождение») считают XIII век, в это время идет поиск приемов передачи на плоскости объема и трехмерного пространства.
Первым, кто применил античную перспективу и перешел от схематизма средневековой живописи к реалистичному изображению персонажей, был флорентинец Ченни ди Пепо, прозванный Чимабуэ. На его фресках и полотнах фигура Мадонны уже не кажется бесплотной, а ангелы, которые в средневековой живописи изображались как маленькие символические фигурки, у Чимабуэ приобретают новый смысл, включаются в сцену, это прекрасные юные существа.
Джотто
«Тайная вечеря»
Фреска капеллы дель Арена в Падуе
Произведения Джотто – это новый этап в развитии европейской живописи, когда объемы предметов, угол их восприятия, продуманное сочетание света и тени становятся основными для художников.
Несмотря на то, что все это еще не представлено в творчестве Джотто в полной мере, и его предметы, будучи уже объемными, не отбрасывают тени, он понял значение светотени, которая отныне станет обязательным атрибутом живописи.
Филиппо Брунеллеско
«Мадонна и дитя»
Пройдя ученичество в ювелирном цехе, Брунеллеско начал свою творческую деятельность как скульптор. Образцом для него стали шедевры античности, которыми он восхищался. Однако скульптурные произведения Брунеллеско не были оценены по достоинству, и он, будучи разносторонне одаренным человеком, сочетавшим в себе интерес к искусству с познаниями инженера, вскоре целиком отдается зодчеству.
Донателло
«Давид»
