В этих размышлениях он обрек себя на одиночество и одичание, оставаясь дома недели и месяцы, ни с кем не видясь и никому не показываясь. И хотя все это вещи трудные и прекрасные, все же если бы он потратил это время на изучение фигур, которые выполнял и так с довольно хорошим рисунком, то дошел бы в них до полнейшего совершенства; тратя же свое время в мудрствованиях подобного рода, он при жизни оказался более бедным, чем знаменитым. И потому скульптор Донателло, закадычный его друг, говаривал ему частенько, когда Паоло показывал ему обручи (мадзокки) с остриями и в клетку, изображенные перспективно с разных точек зрения, шары с семьюдесятью двумя алмазными гранями и с жезлами, обвитыми стружками, на каждой грани и другие причуды, в которых он проводил и на которые тратил время: «Эх, Паоло, из-за этой твоей перспективы ты верное меняешь на неверное; эти штуки надобны только тем, кто занимается интарсиями, – это они заполняют фризы жгутами, круглыми и гранеными витками и тому подобными вещами».
Первыми живописными работами Паоло были фрески в больнице Лельмо, а именно св. Антоний, аббат, в прямоугольной нише, изображенный в перспективе между святыми Козьмой и Дамианом. В женском монастыре Анналена он написал две фигуры, а в церкви Санта Тринита, над левыми дверями внутри церкви, – фрески с историями св. Франциска, а именно как он приемлет стигматы, как он поддерживает церковь, неся ее на плечах, и как лобызается со святым Домиником. Он исполнил также в церкви Санта Мариа Маджоре, в капелле возле боковых дверей, ведущих к Сан Джованни, там, где образ и пределла Мазаччо, фреску Благовещения, где написал изображение некоего здания, достойного всяческого внимания и для тех времен новое и трудное, ибо оно было первым, показанным художникам в прекрасной манере. На нем изящно и соразмерно был показан способ, как сделать, чтобы линии убегали и чтобы пространство, занимающее на плоскости ничтожное и небольшое место, увеличилось бы настолько, что кажется очень большим и очень далеким, а те, кто с толком умеет изящно добавлять к этому свет и тени, написанные красками и распределенные по своим местам, те несомненно достигают того, что глаз обманывается, и живопись становится живой и выпуклой. И, не удовлетворившись этим, он захотел также преодолеть еще большую трудность в нескольких перспективно сокращающихся колоннах, которые своим видимым наклоном спрямляют выступающий угол свода, где изображены четыре евангелиста, что и было признано прекрасным и трудным решением, и поистине Паоло в этой области был мастером изобретательным и могучим.
Он написал также во дворе Сан Миньято под Флоренцией зеленой землей и отчасти красками жития святых отцов, где он не очень следил за единством колорита, которое необходимо соблюдать в одноцветных историях, так как он фоны написал голубым, города красным цветом, а здания по-разному, как бог на душу положит, и в этом сплоховал, ибо предметы, изображаемые каменными, не могут и не должны быть разноцветными. Говорят, что, в то время как Паоло работал над этими произведениями, тамошний аббат кормил его почти только одним сыром. Так как это ему надоело, Паоло решил, будучи человеком робким, больше туда на работу не ходить, а когда аббат за ним посылал, он всякий раз, когда слышал, что его спрашивают монахи, не оказывался дома, и если случайно какие-нибудь монахи этого ордена встречались ему во Флоренции, он пускался бежать от них во всю мочь. И вот двое из них – более любопытные и более молодые, чем он, – все же однажды его нагнали и спросили, по какой причине он не приходит кончать начатую работу и почему он убегает при виде монахов. Паоло ответил: «Вы довели меня до того, что я не только от вас бегаю, но и не могу ни работать, ни проходить там, где есть плотники, а всему причиной неумеренность вашего аббата, который своими пирогами и супами, всегда начиненными сыром, столько напихал в меня творогу, что я боюсь, что превращусь в сыр, и меня пустят в оборот вместо замазки; и если бы так продолжалось и дальше, вероятно, я был бы уже не Паоло, а сыром». Монахи ушли от него и с превеликим смехом рассказали обо всем аббату, который, уговорив его вернуться на работу, отныне заказывал для него уже не творог, а другие кушанья.
После этого он написал в церкви Кармине в капелле св. Иеронима Апулийского лицевую сторону алтаря св. Козьмы и Дамиана. В доме Медичи он написал темперой на холсте несколько историй с животными, которых он всегда очень любил и прилагал величайшее старание к тому, чтобы хорошо их изображать; мало того, он всегда держал у себя дома написанные им изображения птиц, кошек, собак, а также всякого рода странных животных, каких он только мог зарисовать, будучи слишком бедным, чтобы содержать живых, а так как больше всего он любил птиц, его и прозвали Паоло Учелло т. е. птица. В названном же доме он среди других историй с животными изобразил нескольких дерущихся друг с другом львов, в своих движениях и ярости столь ужасных, что они казались живыми. Но редкостной в числе других была та история, где змея, борющаяся со львами, в смелом движении показывает всю свою ярость, испуская яд из пасти и из глаз, в то время как присутствующая при этом крестьянка сторожит быка, изображенного в прекраснейшем ракурсе. Как раз к этому быку, равно как и к перепуганной поселянке, убегающим от этих зверей, имеются в нашей книге собственноручные рисунки Паоло. В этом же доме находятся также весьма естественно изображенные пастухи и ландшафт, который в свое время почитался прекраснейшей вещью, на других же холстах он написал гарцующих всадников в вооружении того времени, изобразив многих из них с натуры.
Затем ему было заказано несколько историй для монастырского двора в Санта Мариа Новелла, первые из которых находятся при выходе из церкви во двор, а именно сотворение животных, где он изобразил бесчисленное множество их – водяных, наземных и пернатых. А так как он был весьма причудлив и, как говорилось, с величайшим удовольствием старался хорошо изображать животных, он показывал в львах, которые того гляди перегрызутся, всю их свирепость, а в оленях и ланях – их быстроту и пугливость, не говоря о рыбах и птицах с ярчайшими перьями или чешуей. Изобразил он там и сотворение мужчины и женщины и их грехопадение в прекрасной манере, отличавшейся тщательностью и высоким качеством исполнения. И в этой работе он с любовью выписал деревья, которые в те времена не принято было очень хорошо изображать в цвете. Он же был первым среди старых художников, завоевавшим себе известность в пейзажах и достигшим в них большего совершенства, чем его предшественники, хотя после него и появились художники, писавшие их с еще большим совершенством, ибо при всей своей старательности он так и не смог придать им ни той мягкости, ни той цельности, которую сумели придать им в наши дни в живописи маслом. Однако уже и то хорошо, что Паоло, пользуясь правилами перспективы, стал изображать их уходящими вдаль и писать их именно так, как он это сделал, передавая все, что видел, как-то: поля, пашни, рвы и другие мелочи природы, – в этой своей сухой и резкой манере. Правда, если бы он отбирал самое существенное в вещах и передавал в них то, что именно в живописи хорошо получается, пейзажи его были бы совершеннейшими во всех отношениях.
Закончив, он продолжал работать в этом же дворе и написал ниже под двумя историями, выполненными рукой другого, Потоп с Ноевым ковчегом, изобразив там мертвецов, бурю, ярость ветров, сверкание молнии, гибель деревьев и страх людей с таким старанием, с таким искусством и с такой обстоятельностью, что большего и не скажешь. А в перспективном ракурсе он изобразил мертвеца, которому ворон выклевывает глаза, а также утонувшего мальчика, тело которого от наполнившей его воды раздулось огромной горой. Он показал там и различные человеческие переживания как, например, почти полное отсутствие страха перед водой у двух всадников, борющихся друг с другом, и крайний ужас перед смертью у женщины и у мужчины, сидящих верхом на буйволе, который задней частью уже погрузился в воду и не оставляет им обоим никакой надежды на спасение. Все это произведение отличалось такой добротностью и такими выдающимися качествами, что принесло ему величайшую славу. К тому же он сокращал и фигуры при помощи перспективных линий и бесспорно великолепнейшим образом изобразил в этой фреске обручи (мадзокки), а также многое другое. Под этой историей он написал также опьянение Ноя и издевательства Хама, его сына, в котором он изобразил своего друга Делло, флорентийского живописца и скульптора, а также Сима и Иафета, других его сыновей, прикрывающих его наготу. Здесь же он изобразил, равным образом в перспективе, закругленную со всех сторон бочку – вещь, признанную весьма прекрасной, а также беседку с виноградными гроздьями, прямоугольные жерди которой сокращаются в точке схода. Однако он здесь ошибся, ибо сокращение нижней плоскости, на которой стоят фигуры, совпадает с линиями перголы, бочка же сокращается не по тем же линиям, и я очень удивлялся, почему художник столь тщательный и точный допустил столь заметную ошибку. Он изобразил там же жертвоприношение перед открытым ковчегом, построенным по перспективе, с расположенными по всей его высоте рядами жердей, где размещались птицы, которых мы видим уже вылетающими и изображенными в разных ракурсах. На небесах же мы видим Бога Отца, который появляется над жертвоприношением, совершаемым Ноем и его сыновьями, – самую трудную из всех фигур, выполненных Паоло в этой работе, ибо она, сокращаясь, летит головой вперед прямо к стене с такой силой, что кажется, будто эта фигура всем своим объемом ударяет в стену и пробивает ее. И, кроме того, вокруг Ноя изображено бесчисленное множество разных прекраснейших животных. В общем, он придал всему этому произведению такую мягкость и такую легкость, что оно без сравнения лучше и выше всех других его работ, и неудивительно, что его хвалили не только тогда, но хвалят и поныне.
