— Я не делала ничего подобного.
— Я стоял у окна и слышал, что ты сказала, и видел, как ты ударила юного Эдварда. А теперь…
— Не думаю, что «ударила» — подходящее слово.
— Я согласен, что плети предпочтительнее вечного проклятия, но еще лучше — прислушиваться к доводам рассудка.
Она хотела поспорить с ним и отстоять правоту своего поступка, но была уверена: в этом случае все донесут Томасу. Поэтому она потупила глаза и извинилась, а когда подняла взгляд, мальчик смотрел на нее с ухмылкой, и его лицо очень напоминало злобную гримасу, вырезанную на рейнской глиняной миске — в такой Мэри иногда подавала похлебку.
Еще не все анютины глазки отцвели на обочине дороги и у крыльца дома, и Мэри остановилась, чтобы сорвать их. То, как Айзек Уиллард только что ее отчитал, сильно ее взволновало, и она не могла заставить себя сразу же вернуться к прерванному шитью.
— Мне готовить ужин? — спросила Кэтрин. Служанка по-прежнему стояла в дверях.
— Да, было бы замечательно. Я через минуту буду.
Девушка ушла в кладовку за яйцами, а Мэри продолжила обрывать цветы, но вдруг заметила, как что-то металлическое блеснуло среди туго переплетенных зеленых побегов. Она протянула руку и вытащила маленькую вилку, похожую на те, что, по словам матери, входят в моду в Англии. И хотя это явно один из тех приборов, которые мать приносила на прошлой неделе, было очевидно, что он оказался тут неслучайно: вилка воткнута зубьями в землю так, что на поверхности осталось меньше дюйма. По наитию Мэри поводила рукой среди цветов с другой стороны крыльца. И, конечно же, там оказалась вторая вилка, воткнутая в землю вертикально, точно столб, параллельно первой. Точно так же над поверхностью выступала только малая часть основания.
Она вытащила второй предмет из земли и сравнила с первым. Существуют мириады способов отвадить Дьявола, как и аналогично есть бесчисленные методы призвать его в чью-либо жизнь. Боялась, что это именно ритуал призыва, тем более что все знают: трезубая вилка — инструмент Дьявола. И пара таких вилок в земле уж точно его не отпугнет.
Она счистила грязь с вилок, положила их в карман фартука и направилась в заднюю часть дома, где Кэтрин уже набрала плетеную корзину яиц. Мэри обошла куриц и нагнала служанку в дверях.
— Я нашла кое-что среди цветов в саду, — сообщила она.
— Правда?
— И, по-моему, это оставили там с дурными намерениями, — продолжила она, наблюдая за реакцией служанки. Когда таковой не последовало — по крайней мере, не обнаружилось ничего, что могло бы выдать ее причастность, — Мэри вытащила вилки из фартука, словно уличный фокусник, которых она часто наблюдала из окна кареты в пору жизни в Лондоне.
— Вот эти, — сказала она, — были воткнуты зубьями вниз у нашей двери.
— Зубьями вниз, говорите?
— Да.
Теперь Кэтрин раскрыла глаза чуть шире, в них мелькнула тревога. Она осмотрела вилки.
— Но зачем?
Мэри пожала плечами.
— Тебе ничего об этом не известно?
— Конечно, нет!
— Ты не закапывала их в землю, точно семена, и не видела никого, кто занимался бы чем-то подобным?
— Будь иначе, я бы вам сказала.
Мэри кивнула, не зная, насколько искренне это негодование, но решила, что Кэтрин заслуживает презумпции невиновности. Однако напряжение по-прежнему висело в воздухе.
— Не хочу, чтобы у тебя были от меня секреты, — сказала она служанке, — и сама также не собираюсь напускать тумана в наших отношениях. В мире и без того слишком много тайн.
— Благодарю, госпожа, за такую любезность.
— Но я не могу понять, кто бы мог совершить столь нечестивый поступок. Невозможно поверить, что кто-то стал бы призывать сюда Дьявола. Не верю, что это моя мать…
— Нет, что вы!
— Или мой отец, или Томас. Поэтому я расстроена.
— Да, мэм. И я тоже.
Мэри провела большим пальцем по серебряным ручкам.
— В тот день, когда мой отец привез их, я слышала историю, как один человек проткнул руку напарника такой вилкой. Это случилось в Англии, в Фаррендене.
— Все самое страшное происходит там. Там Дьяволу есть где развернуться.
— Наверное, я сообщу Томасу. Вряд ли он знает, кто это сделал, но ему может быть известно, зачем.
— Он такой мудрый, — сказала Кэтрин, и обе замолчали.
Наконец Кэтрин посмотрела на Мэри и спросила:
— У нас так много яиц, мне приготовить индийский пудинг?
Во тьме, в их постели, при затушенных свечах, Томас вошел в нее, и Мэри хотела бы, чтобы он делал это потому, что еще верил в возможность зачать ребенка, а не ради утоления похотливого зуда. Но она знала, что он, как и все остальные, не сомневался в том, что она пустоцвет. Он залез на нее и пыхтел, а ее мысли были далеко от него. Однако на этот раз они устремились не только к другим юношам и мужчинам, которых она знала, в том числе и к ее зятю, Джонатану Куку. Вместо этого она представляла семя Томаса внутри нее — ребенка размером с дождевую каплю, — умирающее, потому что ничто не питало его там. Не было ничего, к чему оно могло бы прилепиться и прорасти. Она думала о пустынях, как они описываются в Послании к евреям, Исходе и Второзаконии, и представляла свое лоно таким же, как различные знакомые ей проповедники описывали те невообразимо засушливые, безводные места. Бесплодная. Это слово как будто одинаково подходит и к ландшафтам, и к женщинам. Микроскопический ребенок Томаса съеживается внутри нее, лишившись влаги, становится ли он сухим, точно старое зерно? Как песчинка в земле? Или с ним происходит что-то другое? Она держала семя Томаса на пальцах, когда оно стекало меж ее бедер, и думала, что нужно этому плоду, чего она дать ему не может.
Когда Томас закончил, он отвел прядь волос с ее глаз и почувствовал влагу на ее лице.
— Мы дали сегодня жару, — сказал он и рассмеялся, приняв слезы за пот.
Она кивнула, хотя он не мог ее видеть, а он скатился с нее и устроился на своей половине кровати. Скоро он будет спать, остатки его излияний будут стекать у нее между бедер, а она вновь вытянет руку и насладится маленьким подарком, который Господь дал ей взамен способности зачать и понести ребенка.
Если, конечно, это подарок, а не корень зла. Она снова подумала о вилках у входной двери и о том, как Томас отмахнулся от ее тревог за ужином, когда она поделилась ими. Как и следовало ожидать, в ответ на ее слова он сказал, что это детские шалости. Когда она не стала принимать его версию на веру и спросила, где бы ребенок мог достать трезубые вилки, он предположил, что, может быть, ее мать выронила их и кто-то — кто угодно — просто втоптал их в землю. В этом нет ничего дьявольского, сказал он, совсем не похоже на колдовство. Однако она заметила, что на его лице мелькнула тревога, когда он так же перебирал в уме тех, кто бы мог желать им зла.
