Томас увидел, что позади него стоят Присцилла и Мэри, и снял шляпу.
— Джеймс, — начал он, — дамы.
— Зачем ты приехал? — спросил Джеймс.
Мэри заметила, как подчеркнуто тяжеловесно ступал Томас. Ей была знакома эта походка. Он пытался скрыть, как много перед этим выпил. То, что он в таком состоянии ни разу не падал с Сахарка и не ломал себе шею, было, возможно, еще большим чудом, чем то, как ему удавалось избегать каторги все эти годы.
— Ничего не случилось, если, разумеется, не считать того, что сегодня в ратуше весь день порочили мою репутацию, — сказал он сиплым голосом, медленно и тщательно выговаривая слова, как и всегда, когда был в таком состоянии. — Поэтому, зная, что грядет завтра, я пришел обсудить прошение вашей дочери.
Ее отец начал было что-то отвечать, но Мэри положила руку ему на плечо и сказала:
— Это мое прошение, отец, — и обратилась уже к Томасу, — Перегрин предполагала, что ты придешь.
— Правда? Она знает своего отца, уж она-то знает, — сказал он. — Сегодня она принесла мне печеных яблок и изюма. Очень вкусно.
Мэри молча ждала, что он скажет еще.
— Я только что был в таверне, — продолжал он, — и узнал, что твой нотариус долго беседовал с Уордом Холлингсвортом.
— Хорошо, — сказала Мэри. Холлингсворт был хозяином заведения, где часто бывал ее муж.
— Могу заверить тебя, что он зря старался. Уорд рассказал мне, что не сказал ничего существенного этому нетопырю, которого ты наняла, чтобы очернить меня.
— Завтра увидим, — сказала Мэри. Она читала показания Холлингсворта, взятые Бенджамином Халлом. Пусть там не было ничего обличительного, но он признавался, что иногда отказывался заново наполнять кружку Томаса.
— Вот оно что, — продолжил Томас мрачным тоном. — Еще я слышал, что Ребекка Гринсмит из Хартфорда сказала магистратам, что Дьявол часто совокуплялся с ней. Она в тюрьме.
— Ко мне это не имеет отношения, — ответила Мэри. — К тому же это всего лишь сплетни.
— Тебя повесят, Мэри.
— Повторяю: все это никак не связано с моим прошением.
— Я не согласен. Завтра магистраты примут это во внимание. Они знают о переполохе в Хартфорде, о том, что Дьявол вторгся в их святилище. Даже у одной доброй женщины по имени Коул — Анны Коул, — как говорят, добродетельной, начались припадки.
— Я не собираюсь забивать себе голову сплетнями, — сказала Мэри, при этом ощутив очередной тошнотворный приступ страха и сомнений.
— Мэри Санфорд уже повесили, — напомнил он, как будто почувствовав ее смятение. — И это не сплетни.
— Кэтрин Штильман сделала что могла. Она вынесла свои обвинения, и магистраты не восприняли их всерьез. По-твоему, я одержима?
— О, я знаю, что ты не одержима. Но еще я знаю, что Дьявол любит, когда наказывают невинных и вешают набожных. Точно так же и Бог как будто не возражает, когда гордые болтаются на конце веревки или горят, как сухой хворост. А ты, Мэри? Ты, должно быть, набожна. Но также я знаю, какое самомнение таится в твоей душе.
— И откуда тебе все это известно? Каким образом тебе удалось заглянуть в мысли Дьявола или нашего Господа?
— Мэри, достаточно, — оборвал ее отец, и она удивленно обернулась к нему. Присцилла, стоявшая рядом с ним, выглядела больной и испуганной.
— Завтра, — сообщила она, — магистраты вызовут матушку Хауленд и Абигейл. И не только их. Они вызовут тебя, Томас.
При звуке своего имени Абигейл подняла взгляд от ведра с посудой, но промолчала.
— Это так, — согласился Томас.
— Твой адвокат знает, что ты пришел к нам? — спросил Джеймс.
— Нет.
Джеймс кивнул, и вновь Мэри показалось, что хоть ее муж и пьян, а отец на взводе, между ними есть какой-то сговор. Очевидно, что они враги, но уже не в первый раз за эти две недели ее посетило ощущение, будто за ее спиной что-то замышляется.
— Томас, отец, — спросила она, переводя взгляд с одного на другого, — есть ли что-то, о чем мне следует знать? Если это так, то вы должны сказать мне. Мы говорим о моей жизни, и завтра магистраты также будут оценивать мою жизнь.
— Не твою жизнь, голубка, — поправила ее мать. — Только прошение о разводе.
— Только прошение о разводе? — гаркнул Томас, ехидно выделив последнее слово. — Вы так говорите, словно речь идет о цене мешка с мукой! Это жизнь вашей дочери — и моя! Это наша репутация. И да, Присцилла, вам отлично известно, что речь может зайти о жизни и смерти вашей дочери, если она не будет ступать аккуратно по болоту ратуши среди гадюк в черных мантиях.
— Томас, — начал Джеймс, но тот перебил его.
— Я уже ухожу, Джеймс, не волнуйтесь. Завтра я буду давать показания и — клянусь вам — сделаю все, что в моих силах, чтобы положить конец этому безумию.
Томас развернулся и направился обратно к лошади, один раз он споткнулся о камень, но удержал равновесие. Оглянулся посмотреть, заметили ли они, и очень осторожно забрался на лошадь.
Когда все трое вернулись в комнату к Абигейл, Ханна тоже пришла с заднего двора. Вдруг она закрыла глаза и оперлась обеими руками о стол, сильно наклонив голову.
— Ханна, — спросила Мэри, — тебе больно?
Девушка кивнула и обернулась к очагу.
— У меня жуткие судороги, — прошептала она, корчась от боли. — Я…
— Продолжай, — сказала Абигейл.
Но Ханна упала на колени и сказала сдавленным голосом:
— Меня сейчас вырвет.
Мэри и Абигейл опустились рядом с ней, Абигейл стала массировать ей спину, а Ханна поднесла руку ко рту. Но в следующую секунду не выдержала, и ее стошнило в очаг, прямо на горячие угли; девушка чуть не обожглась.
— Меня тоже немного подташнивает, — сказала Абигейл, продолжая массировать ей спину. — Не так сильно, как тебя, но неприятно.
Мэри протянула Ханне кружку с пивом, но та покачала головой. Она оперлась спиной на теплые кирпичи и сказала:
— Мне просто нужно немного отдохнуть.
Мэри посмотрела на родителей, которые встревожились сильнее, чем она ожидала.
— Может быть, тебе не пошло мясо, — предположила Присцилла.
— Мне тоже не очень хорошо, — сказал Джеймс Берден. — А как ты себя чувствуешь, голубка?
— Со мной все в порядке, — ответила Мэри. — И я ела мясо.
Присцилла посмотрела на трех девушек, сидевших на полу, и вдруг вгляделась в Ханну. Ей пришла в голову мысль.
— Ты съела больше всех печеных яблок, — сказала она.
— Да, — ответила Ханна. Она сидела, поджав колени к груди и закрыв глаза в новом приступе.
