— Я считаю Мэри хорошей подругой, — ответил Томас. — Я люблю ее, как мужу должно любить свою жену.
— Вы не хотите разводиться с ней, — сказал Калеб Адамс. Это было утверждение, не вопрос.
— Не хочу.
Адамс посмотрел на лежавшие перед ним бумаги и сказал:
— Она обвинила вас в том, что вы ее бьете. Вы это отрицаете?
— Да.
Магистрат ждал, что Томас что-то добавит к этому, но тот не стал продолжать. В зале повисла тишина, нарушаемая только треском поленьев в двух огромных каминах.
Наконец Адамс снова заговорил:
— Вы никогда не били ее?
— Никогда, — сказал Томас, и Мэри пришлось сделать медленный глубокий вдох, чтобы подавить злость, которую вызвала его ложь. Если он солжет три раза, она услышит петушиный крик? И тут же ей стало стыдно при мысли, что она — такая скромная и ничтожная — равняет свое несчастье с Господним. Однако его ложь глубоко уязвила ее. К тому же Томас как будто понял намек Калеба Адамса: магистраты желали услышать более развернутый ответ. Поэтому он продолжил:
— Как я уже сказал, я люблю ее. Да, я грешник, но я осознаю, каков долг мужа по отношению к жене.
— И как вы исправляете ее ошибки?
— Как Господь наш завещал исправлять их: любовью и добротой.
— В своем прошении Мэри писала, что вы вонзили зубья Дьявола в ее левую руку и сломали ее кость, то же самое она говорила вчера. Вы отрицаете это?
— Вы слышали показания доктора вчера. Она упала на чайник.
— Нет! Доктор Пикеринг не говорил этого! — невольно выкрикнула Мэри. — Он сказал только…
— Довольно! — рявкнул Адамс. — Придержите язык. Сейчас мы слушаем показания Томаса Дирфилда.
Дэниел Уинслоу осторожно коснулся плеча Адамса.
— Она права, Калеб. Доктор Пикеринг сказал, что не может определить, как именно Мэри повредила кисть.
— Или, может быть, как ее сломал кто-то другой, — добавил Ричард Уайлдер.
Адамс вздохнул.
— Давайте проясним: Томас, вы утверждаете, что никогда не протыкали Мэри Дирфилд зубьями Дьявола. Это верно?
— Да, именно так. Я никогда ничем не бил ее. Она сломала руку, когда упала на чайник в ту ночь.
Мэри покачала головой, потрясенная его дерзостью, но промолчала.
Уайлдер свел вместе кончики пальцев и спросил:
— А что вы сделали?
Томас как будто растерялся.
— Я уже сказал вам, я не бил ее. Она сама покалечилась.
Уайлдер покачал головой.
— Нет, вы не поняли. Предположим, она действительно упала на чайник. На дворе ночь. Что было потом?
Томас задумался. Прокашлялся. Наконец он ответил:
— Я помог остановить кровь. Думал, что утром придется вызвать врача.
— Согласно показаниям, предоставленным нотариусом Мэри, наутро вы ушли на мельницу. Вы не обратились к доктору Пикерингу. Вы передумали?
— Кровь перестала идти. Рана выглядела намного лучше.
— И вы пошли на работу? — не отступался Уайлдер.
— Да. Мы помолились, позавтракали, и я пошел на мельницу.
— Вашей служанки не было на месте. Что вы думали по этому поводу? Где, по-вашему, она была?
Томас пожал плечами.
— Она убежала ночью. Я знаю, что она хорошая девушка. Я подумал, что она сбежала к Хаулендам, что она скоро придет в себя, вернется и поможет Мэри с обедом. Я боялся только за Мэри и ее раненую руку.
— Но в тот день Мэри ушла тоже. В то самое утро. Какова, по-вашему, была причина ее ухода?
— Я не могу придумать ни одной.
— Вы поссорились? Мужья и жены ссорятся, Томас, — сказал Уайлдер. — Это не преступление.
— Но и не повод для развода, — влез Филип Бристол, но магистраты все как один смерили его презрительным взглядом. Даже Томас выглядел удивленным, оттого что его адвокат решил вмешаться. Именно из-за такого поведения адвокаты пользовались скверной репутацией.
— Томас вполне в состоянии отвечать сам, — возразил Уайлдер.
Адвокат кивнул, но не выглядел пристыженным.
— Нет, — сказал Томас, — мы не ссорились. Я боялся за нее. Ей было больно. Момент был неподходящий для спора. К тому же для него не было никакого повода.
— Прошу меня простить, но в вечер перед этим вы злоупотребляли спиртным? — спросил Уайлдер.
И снова влез адвокат:
— Сэр, если Томас признается в этом, то получится, что он сознается в преступлении, в котором его не обвиняли. Это слушание не имеет отношения к тому, пьет он сверх меры или нет.
Уайлдер, не скрывая раздражения, смерил взглядом адвоката. Судя по всему, он собирался что-то сказать, но тут заговорил Томас.
— Я частый гость в тавернах и трактирах, — начал он. — Я этого не скрываю и не прошу прощения ни у суда, ни у Господа. Но хоть раз меня штрафовали за то, что я выпил слишком много? Нет. Или меня секли публично за непристойное поведение? Конечно, нет. Я и моя деятельность хорошо известны этому собранию. И пусть во мне есть зло, пусть сердце мое не чуждо греху и у меня есть причины часто каяться перед Господом, истина заключается в том, что я всегда и во всем старался возносить Ему хвалу. Хоть в конце мне и придется ответить за многочисленные свои прегрешения, мое отношение к жене, Мэри Дирфилд, не будет среди их числа.
Наступила пауза, его речь и вправду тронула магистратов и зрителей. В отличие от них, Мэри была в ярости. Она спрашивала себя, репетировал ли Томас заранее свои слова или говорил по наущению адвоката, дождавшись нужного момента, чтобы произнести ложную исповедь и наигранное смирение. В итоге заговорил Ричард Уайлдер. Его ответ был коротким, но емким, и Мэри видела, что, возможно, среди всех судей только он один видит, что скрыто за красивыми речами.
— Итак, вы никак не можете объяснить, почему Мэри в то утро решила вернуться к родителям?
— Нет. Разве я уже не сказал это? Разве недостаточно ясно высказался? Мой адвокат говорит, что лучшее средство от клеветы — публичное опровержение. Возможно, мне тоже стоит написать прошение, чтобы Мэри отозвала свои обвинения в том, что я хоть раз повел себя так грубо и ударил ее. Возможно…
— Томас не намерен делать ничего из вышесказанного и отнимать ценное время у губернаторского совета, — сказал адвокат, перебив своего же клиента. Но было очевидно, что всю симпатию, которую Томас успел завоевать, моментально сдуло, точно семена в грозу. Мэри покачала головой. Она сказала себе, что, в случае если будет взвешиваться ее слово против его слова, ее слово вполне может перевесить, несмотря на то что она женщина, потому что Томас многое не в состоянии объяснить и потому что его поведение — и его адвокат — просто отвратительны.
