Констанция как раз надела свой роскошный красный плащ и собиралась выходить, поэтому Мэри предложила зайти в другой день. Но Констанция покачала головой и сказала:
— Я знаю, где ты живешь, Мэри. Мне в ту сторону. Так что мы можем пойти вместе — конечно, если ты не против прогуляться со мной. На людях.
— Конечно.
Констанция загадочно улыбнулась.
— Не всем это по нутру. Перемена в твоем сердце мне льстит. Но я понимаю, когда люди хотят поговорить со мной в уединении моего, — она махнула рукой на маленькую задымленную комнату, — особняка.
— Я искала тебя. И я не стыжусь.
— Хорошо. Ты очень смелая матрона. Сегодня.
— Констанция, я…
— Или злая, или отчаявшаяся, — сказала она, перебив гостью. Констанция сказала служанке, что идет к столяру, скоро вернется и после обеда они смогут вернуться к пряже. Мэри пришла на снегоступах и думала, что Констанция тоже наденет свои. Но вместо них та предпочла пару меховых сапог — подобные Мэри видела у охотников, только эти были более изящные и женственные — такие могли привезти только из Лондона, и стоили они недешево.
— Педаль сломана, — небрежно пояснила Констанция, когда они вышли на улицу.
— Я благодарна, что ты снова со мной. Ты должна знать… — и тут голос Мэри сошел на нет. На этот раз Констанция выжидала. — Я не собиралась вычеркивать тебя из своей жизни.
Констанция прищурилась, и на ее лице мелькнула совершенно непроницаемая улыбка; у Мэри было ощущение, что собеседница читает ее мысли.
— Откровенно говоря, я желала бы, чтобы ты вырвала меня из своей жизни, точно сорняк, по причине того, что мои травы не помогли тебе, а не из-за того, что ты испугалась сплетен. В этом мире бояться стоит многого, но преклонять колени перед мельчайшими из умов? Это не пристало уму столь острому, каким наградил тебя Господь Бог. Это проявление трусости, нехарактерной для женщины, у которой достало смелости попытаться развестись с чудовищем, пытавшимся присвоить себе самый воздух, которым она дышит. Мне жаль, что твои усилия спастись от этого страшного человека не увенчались успехом.
Мэри кивнула. Ей нечего было сказать в свою защиту. Она удивилась, хоть и несильно, тому, что Констанции уже известно о решении магистратов.
— Да, — продолжала та, — твоя история? Она летит так же быстро, как корабль по волнам при попутном ветре. Но я аплодирую твоей решимости; хотела бы, чтобы мужчины в черных мантиях демонстрировали то же величие, что и их одежда. Они всего лишь трусливые пигмеи.
Констанция шла быстро, но замедлила шаг, когда увидела, что Мэри трудно поспевать за ней.
— Что именно тебе известно?
— Какая именно клевета тебя тревожит? Предположения, что ты изменница или что ты ведьма? Полагаю, что последние. Люди не приходят ко мне потолковать о делах сердечных. Никто не ждет, что старая женщина может помочь в таких вопросах.
— Ты не старая.
— Я знаю, кто я.
Они прошли мимо гончарной мастерской: лачуги с настолько ветхой дверью, что снаружи сквозь щели можно было увидеть мастера за работой.
— Я не изменница, — возразила Мэри, понимая, что говорит без убежденности.
— А я не магистрат и не церковный староста. Мне все равно.
— Но я могу заверить тебя: я не поэтому пришла на перешеек.
— Я уже сказала: никому не нужна мудрость старухи в вопросах такого сорта.
— Ты знала Анну Гиббенс? — спросила Мэри.
— Да. Но и почти весь Бостон знал.
— Я не верю, что она была ведьмой.
— Почему?
— Она была почтенной женщиной благородного происхождения.
— Не думаю, что это условие служит препятствием для Дьявола, когда он ищет себе учеников и помощников.
Мэри думала, что Констанция станет защищать Анну. В кругу самой Мэри уж точно никто не верил, что она была ведьмой.
— Ты была подругой Анны? Это правда?
— Да, правда.
— Она была одержима?
— Нет.
— Но ее отлучили от церкви.
— Это было давным-давно. Ты тогда была еще ребенком. Твоя семья еще не переехала сюда. Она прожила в отлучении шестнадцать лет.
— Почему ее отлучили?
— Отлучают по многим причинам. Вспомни Эдмунда и Эстер Хоук. Они просто предпочитают глушь лесов мнимой порядочности материнской церкви.
— А Анна Гиббенс?
— Она была несговорчивой и упрямой, выступила против начальников, которые заваливали ее непосильной работой. Ее могли повесить уже тогда, но ее муж в то время был жив.
— Значит, ее несправедливо повесили?
— Женщину отправили на эшафот потому, что ее язык и ум были острее, чем обвинителей. Так происходит всегда, если мужчины обвиняют женщину. Посмотри на магистрата Калеба Адамса: ничто не пугает мужчину больше, чем женщина, которая несчастлива в жестких рукавицах мужчины.
— У Господа есть свой план для нас, — сказала Мэри, но без вдохновения.
— Это так. И в его плане женщина приходится мужчине подругой, а не рабыней. Это существенная разница. У женщины также есть ум, и от этого наши досточтимые магистраты и подобные им люди приходят в ужас.
— Иногда мой муж утверждает, что у меня в голове белое мясо вместо мозгов. Если он прав, то, может быть, мне стоит утешиться тем, что, какие бы унижения меня ни ждали, веревка мне не грозит, — ответила Мэри.
— Когда мужчины чувствуют угрозу, они любят поговорить о том, как блуждают в потемках женщины со светлой головой. Так что, как бы мужчины тебя ни называли, не ищи утешения в их словах. В них нет ничего хорошего.
Мэри кивнула. Она и раньше об этом догадывалась, потому что, сколько бы Томас ни насмехался над ее якобы глупостью, он в то же время заявлял, что она, на свою голову, слишком умна.
— И… — тут Мэри помедлила, не зная, как сформулировать следующий вопрос. Она смотрела, как две белки карабкаются по стволу дуба, который стоял в чьем-то дворе неокольцованный.
— Говори прямо. Спрашивай что хочешь. Нас никто не слышит, кроме этих белок. Очевидно, что ты хочешь спросить о чем-то важном.
— Да. Пожалуйста, скажи мне: ты ешь вилкой?
Констанция остановилась и улыбнулась, и, хоть зубы у нее были кривые и желтые, улыбка тем не менее вышла очаровательной.
— Значит, это имеет отношение к зубьям Дьявола?
— Да.
— Нет, — ответила она и пошла дальше. — Мне всегда было достаточно ножа и ложки.
— Ты боишься вилок?
— Нет.
— Кто-то закопал их во дворе у моего дома. Зачем кому-то это понадобилось? Ты слышала о таком колдовстве?
