Она покачала головой, силясь отогнать видение; продумать все детали крайне важно, но эти мысли угнетали ее. Пока она размышляла об этом абстрактно.
— А мальчики и их отец были на охоте? — спросила тем временем Кэтрин.
— Да, — ответила Мэри и рассказала им о своем плане вернуться к детям с сапогами и плащами, но Томас не проявлял к беседе особого интереса. За разговором Мэри поняла, как на самом деле устала: почти пять часов в седле и больше двух часов у Хоуков, все время на холодном воздухе. Немало душевных сил отняли переговоры с Эстер, а также тот факт, что теперь и Эстер Хоук, и Констанции Уинстон известно о ее желании достать яд. Вернувшись домой, она первым делом рассыпалась в благодарностях Кэтрин за то, что та сама приготовила Томасу ужин и обед и безо всякой помощи справилась с домашними обязанностями. Но сейчас у нее самой едва хватало сил, чтобы рассказать о том, как прошел день. Однако она считала, что обязана это сделать.
К тому же подробные сведения о Хоуках и о том, как она попытается вернуть их в лоно церкви, были ей самой на руку. Кто знает, может быть, когда-нибудь ей понадобится, чтобы эта неприятная молодая женщина, сидящая сейчас с ней за одним столом, дала показания в ее пользу.
Утром перед завтраком Томас прочитал соответствующий псалом, оторвал себе кусок хлеба и отрезал сыра. С набитым ртом он спросил у Мэри:
— Что, сегодня снова к Хоукам?
— Нет, Джон Элиот только на следующей неделе снова поедет к индейцам.
— Это даже хорошо. Твой отъезд Кэтрин в тягость.
Мэри обернулась к девушке и сказала:
— Я благодарю тебя, и дочери Хоуков — тоже.
— Вы делаете доброе дело, — ответила Кэтрин. Может, она сказала бы что-то еще, но тут в очаге треснуло полено. Кэтрин тут же вышла во двор, чтобы принести еще дров.
Когда служанка ушла, Томас взял с доски ломоть сыра и уставился на него. Затем произнес до странности задумчивым голосом:
— Белое мясо. Твой мозг, Мэри. Это не то же самое, что есть хлеб и тело нашего Спасителя. Но все-таки примечательно. Когда я растираю зубами белое мясо, я думаю о тебе и твоем мозге.
Мэри вздохнула.
— К чему этот гнев, Томас? Скажи мне: что я сделала, чтобы заслужить такие речи?
Он сглотнул.
— Не знаю, что ты задумала, — продолжил он, — и что у тебя на уме. Но ты замышляешь что-то зловещее. Не знаю, что, но…
— Либо у меня белое мясо вместо мозга, либо я замышляю зло, — огрызнулась она. — Сыру несвойственна зловредность. Так кто же я: тупица или ведьма?
— Следи за тем, что говоришь, — пригрозил он. — Мне бы очень не хотелось, чтобы с тобой снова что-нибудь случилось.
Оба обернулись, когда услышали скрип задней двери: Кэтрин вернулась с охапкой поленьев.
— Думаю, ты многое принесешь Хоукам, Мэри, — сказал Томас. — До тех пор пока Кэтрин не тяготится из-за того, что твои старания…
— Мое призвание, — поправила она его, и, хотя тоже ступала по тонкому льду, Мэри все-таки сказала это с улыбкой.
— До тех пор пока Кэтрин не страдает от избытка работы во время твоего отсутствия, можешь и дальше исполнять свое… призвание.
— Благодарю тебя, — сказала Мэри. Она смотрела, как Кэтрин кладет в очаг два полена и как занимается кора. Это было прекрасно, и она вспомнила гравюры с Джоном Роджерсом и его семьей, где их кожа отслаивалась под языками пламени, а кости обращались в пепел.
Ей необходимо было увидеть Генри Симмонса. Это не было физической потребностью, подобно еде и теплу; Мэри твердила себе, что это целесообразно. Да, она знала, что желает его, — и ощутила, как по ее телу вдруг пробежала сладостная дрожь, когда это слово пришло к ней на ум. Но дело не в этом. Просто ему следует знать, что в ближайшее время кое-что может произойти, причем так быстро, что ей, возможно, не удастся держать все под контролем, но Мэри была уверена, что в конечном счете они будут вместе. (Он ничего не узнает о ее плане, а она будет все отрицать в случае его подозрений. Если она обречена, то ни за что не потянет его за собой.) Она думала о том, чтобы написать ему, но письмо — это вещественное доказательство и слишком большой риск. Его очень легко обнаружить. Мэри знала, что после проваленного процесса в ратуше она больше не может доверять никому, даже родителям; да, они любят ее, но магистратов, судя по всему, боятся сильнее, чем самого Господа Бога. Чтобы спасти дочь от петли, они отправили ее в темницу брака. И мать с отцом придут в ужас, если узнают о ее намерениях. Им будет стыдно. Она ни за что им не откроется.
Именно поэтому она собиралась рискнуть и пойти в гавань, где располагались склады ее отца и Валентайна Хилла. Но, чтобы у сплетников было как можно меньше шансов ее в чем-либо обличить, она пошла длинной дорогой: обогнула рынок и ратушу. Бостон разрастался так быстро, что теперь даже на боковых улочках процветала торговля. Мэри прошла мимо обувной мастерской, аптеки, еще одной пекарни — не Обадии: в эту она никогда не заходила, — лавок медника, портного, бадейщика, столярной мастерской. Она не сомневалась, что все эти люди делают доброе дело, выполняют работу Господа, обживают этот уголок земли. Однако город все сильнее напоминал… Лондон. Во всяком случае, тот Лондон, каким Мэри его помнила. Да, Бостон был меньше и чище. В то же время ему не хватало отделки и атрибутов богатого города. Но со временем все это придет, ежедневно прибывая на кораблях. Все чаще, бродя по городу, Мэри ощущала суету, гул толпы и чувствовала себя потерянной. Неужели они оставили прежнюю церковь и все знакомое, только чтобы получить меньшую и менее благоустроенную версию столицы, которую покинули? Она подумала об университете за рекой. Как раз в этом году достроили мост, соединивший Бостон с Кембриджем.
Мэри заметила, что над ее головой кружит ястреб, и представила, какую жертву он выслеживает. Но тут же снова опустила взгляд, боясь, как бы ее не увидел кто-нибудь из знакомых, готовая отложить поход в гавань на другой день, если ее узнают.
Приближаясь к складам, Мэри гадала, чувствует ли она, что отдалилась от Господа из-за своих планов — не Дьявол ли пытается проникнуть к ней в душу — или из-за того, что Бостон растет слишком быстро и заслонил их всех от Его взора. Ее мысли по поводу их жизни и надежд в новом мире казались скорбными и мрачными; но чего, в сущности, они добились, если рассмотреть в качестве примера ее собственный дом? У нее есть муж — негодяй и подлец, служанка, которая либо зла от природы, либо бредит, и родители, сославшие ее в темницу Томаса Дирфилда. Да, Джон Роджерс безропотно взошел на костер во имя Господа, да, он безропотно повел жену и детей в то же самое пламя. Но Бог не требовал этого от нее. Мэри не знала, требует ли Бог от нее вообще чего-нибудь. Разумеется, ее старания ради блага детей Хоуков были не более чем побочным эффектом хитроумных замыслов. Но Бог все видит: разве не было на все это Его воли, чтобы в итоге она привезла детям вещи, в которых они отчаянно нуждаются: сапоги и плащи?
