Тюремщик, высокий худощавый человек по имени Спенсер Питтс, был чуть старше Томаса, в его редеющих волосах тусклый рыжий сменялся яркой сединой. Он был учтив, хоть и непреклонен, когда к ней приходили гости, и невозмутим, как только она оставалась одна. Он приходился Ребекке Купер дядей и не пытался ни утешать Мэри, ни мучить ее. Но она чувствовала, что он добрый человек. Она замечала, что днем он читал Библию, а вечером следил, чтобы мальчик-служка приносил ей ужин и выносил ведро, прежде чем уйти. Однажды ночью Мэри смотрела во тьму между железными прутьями решетки, в темный коридор, где днем сидел тюремщик, и поняла, что сейчас она единственная узница в тюрьме. Если не считать крыс, она была совершенно, абсолютно одна.
На второй день ее заключения, несмотря на промозглый холод, ей пришлось раздеться, чтобы предстать перед комиссией из трех женщин, в числе которых была повитуха Сюзанна Даунинг: они должны были осмотреть ее тело на предмет метки Дьявола. Сюзанне, этой доброй христианке, было уже за сорок, у нее были седые волосы и орлиный нос. Мэри помогала ей принять в этот мир одну из дочерей Перегрин. Это была деловитая, работящая и уважаемая женщина, именно поэтому суд поручил ей осмотреть Мэри. Они изучили ее левую ногу, затем — правую, спину, ягодицы, груди, бесцеремонно поднимая их, а под конец руки, включая кисти.
Одна из женщин ахнула, увидев шрам на левой кисти Мэри.
— Это, вероятно, метка, — сказала она. Мэри не знала ее имени, а Сюзанна не представила их. Повитуха взглянула на новый синяк и старый рубец и произнесла:
— Нет, это просто след от чайника.
Мэри хотелось поправить ее, но какой в этом смысл? Она дрожала от холода и не хотела, чтобы это унижение длилось еще дольше. Та женщина довольствовалась объяснением Сюзанны.
Когда осмотр был окончен, повитуха хоть немного, но ободрила ее.
— Ничего нет, — сказала она, обращаясь сразу и к Мэри, и к своим помощницам. — Я не вижу метки.
Мэри поблагодарила ее и оделась. Ей казалось, что от ее одежды уже разит камнем и плесенью.
Спустя четыре дня, в том числе воскресенье, которое она провела в заключении в Тюремном переулке, Мэри до боли хотелось увидеть мир за пределами незастекленного, голого окна в ее камере. Помимо повитух, подвергших ее тело осмотру на предмет метки Сатаны, к ней постоянно приходили родители и нотариус Бенджамин Халл — каждый день, кроме воскресенья.
Томас, судя по всему, решил, что с него хватит. Суд разрешил ему навещать жену, но он предпочел этого не делать. Его отсутствие Мэри нисколько не огорчало и не удивляло.
Она молилась каждый день. Иногда молила о прощении, порой — о наставлении. А еще просто молила о помощи.
Мать приносила ей еду, сообщала новости и пыталась пересказывать городские байки с той же невозмутимостью, как если бы они сидели за шитьем у себя в гостиной, но в итоге она не выдерживала, и Мэри утешала ее, говоря, что в конце концов все будет хорошо. О Генри Симмонсе никаких новостей не было, но Присцилла рассказывала о том, какие корабли прибыли, какие новые стройки начались, и о людях, которых они обе знали: матушке Купер, Хиллах, Перегрин и ее детях, которых Присцилла видела на рынке, и Джонатане, которого видели ночью в компании моряков и на которого в ближайшее время точно наденут кандалы.
— Они отвратительная пара, — говорила Присцилла. — Знаю, что роняю свое достоинство, обсуждая их, но ты должна помнить, что яблочко от яблоньки недалеко упало: Перегрин такая же подлая, как и ее отец, и вышла замуж за человека, за чьим лицом, пусть и очень красивым, скрывается слабая душа.
— Как же так, мама, — сказала Мэри, которая не могла не подшутить над ней, — ты считаешь Джонатана Кука привлекательным? Никогда бы не подумала.
Присцилла фыркнула.
— Змеи сбрасывают кожу. Очевидно, что некоторые вместо нее надевают вполне благопристойные маски. Джонатан. Перегрин. Томас. Жаль, что я не разглядела, какой это клубок змей, до того как ты попала в их гнездо.
— У Перегрин и Джонатана милые дети.
— И Господь позаботился о том, чтобы больше они не плодились.
— Мама!
Присцилла покачала головой.
— Я не чувствую угрызений совести. Мир будет лучше, если из лона этой женщины не явится еще один демон.
И тогда, не в первый раз во время посещений матери, Мэри сменила тему.
— Что ты думаешь о моем тюремщике? — спросила она.
— Спенсере? — уточнила Присцилла. — Он тихий человек. Говорят, хорошо обращается с узниками, которые обречены томиться здесь.
Мэри кивнула. Ей хотелось продолжить разговор, но этот человек был настолько загадочен, что она даже не знала, о чем спросить.
Когда Бенджамин Халл приходил к ней в камеру, они обсуждали ее защиту и как спастись от смертной казни, как только Мэри вновь предстанет перед губернаторским советом. Но ей казалось, что на этот раз служанка блестяще обыграла ее. Мэри полагала, что это Кэтрин положила вилки и монету ей в карман передника. Кэтрин не знала, что в день ареста Мэри ходила к Констанции Уинстон, но она еще прежде проследила за хозяйкой до перешейка и все передала констеблю, когда поспешила явиться к нему с якобы внезапно найденными вилками и монетой. Она же указала следователям на такую же метку на пороге дома. Естественно, что после этого констебль обыскал дом и нашел письмо и сумку.
Такому количеству улик ничего нельзя было возразить, и Халл ясно дал это понять.
Увы, Мэри было известно то, что кроме нее знали только Констанция Уинстон и Эстер Хоук, больше никто, и она никому не расскажет об этом. Она собиралась убить своего мужа и сделать это так, чтобы в преступлении обвинили Кэтрин. То, что она пришла в себя и отказалась от первоначального плана, никак не отменяло вероятности, что Дьявол мог запустить в нее свои когти, что она одержима и, следовательно, заслуживает виселицы; ей остается только надеяться, что Господь по какой-то непостижимой причине избавит ее от адского пламени, которое наверняка уже поджидает ее.
С другой стороны, налицо были факты, неумолимые, точно волны в океане. Она не закапывала вилки и пестик у себя во дворе этой осенью. Она не вырезала метку Дьявола на пороге своего дома. Все это сделал кто-то другой.
Точно так же она не проклинала ни Уильяма Штильмана, ни ребенка, который умер в лоне Перегрин. Она понятия не имела, почему эти души покинули землю, из-за дьявольских козней или из-за болезни, но знала наверняка, что непричастна к этим смертям.
— Хорошо было бы, если бы нам удалось выяснить, кто закопал зубья Дьявола, — сказал Халл. — На первом процессе это не имело значения. На втором будет значить очень много.
