Мэри подумала, что Адамс начнет спорить, но он только закатил глаза.
— Вам есть что еще добавить, матушка Даунинг?
— Нет, сэр.
— Вы можете идти, — сказал губернатор. Его голос звучал устало, и его слабость тревожила Мэри: возможно, он ее союзник, но он устал и слишком стар, чтобы бороться за нее. В глубине души Мэри знала, что сражение проиграно, но все-таки не могла отбросить надежду на чудо. — Кто следующий?
— Преподобный Джон Нортон, — объявила Мэри, и священник вышел вперед. Когда он принес присягу, Мэри отметила, что мужчины на скамье поприветствовали его куда теплее, чем повитуху, а до нее — других женщин: матушку Хауленд, Констанцию Уинстон и даже их главного свидетеля, Кэтрин Штильман.
Преподобный дал показания, что Мэри никогда не пропускала воскресную службу и была ревностной прихожанкой. На большее она и не могла надеяться.
— Скажите мне кое-что, — попросил Калеб Адамс. — Если Мэри Дирфилд набожна, как вы объясните присутствие зубьев Дьявола в ее переднике или тот факт, что прошлой осенью ее видели ночью с другими такими же?
Преподобный посмотрел на свои руки, размышляя над ответом. Затем сказал:
— Вы видите в них больше угрозы, чем я, Калеб. Я не пользуюсь ими и не одобряю их, но я не склонен считать их инструментами зла.
— А Мэри?
— Об этом я не могу судить. Но я сомневаюсь в этом, учитывая, что их привез ее отец.
— Что вы можете сказать о Дьявольской монете и метке на пороге? Меня это очень беспокоит.
— Думаю, что ваше беспокойство вполне оправданно, — ответил священник. — Сатана коварен и неотступен. Наши старания здесь, в Бостоне, особенно Его злят. Он сделает все, что в Его силах, чтобы свести на нет наш труд.
— Вы полагаете, что Мэри Дирфилд виновна?
— Если она вырезала метку на пороге…
Адамс ударил рукой по столу и сказал:
— В ее переднике была монета со знаком Дьявола! Джон, при всем уважении, но подумайте только об этом вопиющем факте! Монета была в фартуке Мэри Дирфилд.
— Так говорит служанка.
— Вы обвиняете Кэтрин Штильман во лжи?
— Нет. Я просто говорю, что у этой истории две стороны. Я знаю Мэри Дирфилд, которую каждое воскресенье вижу в церкви, и я знаю Мэри Дирфилд, которая решила счесть свое бесплодие благословением и стала помогать священнику с семейством Хоуков. Вот та молодая женщина, которую я знаю, — сказал он.
Дэниел Уинслоу наклонился вперед и спросил:
— По-вашему, каждый прихожанин вашей церкви будет спасен?
— Конечно, нет. Нам не дано знать, кто спасется, а кто обречен.
— Но нам известно, что завет дел условен
[16].
— Это мы знаем наверняка.
— Именно поэтому мне кажется, — продолжал Уинслоу, — что Мэри могла посещать церковь и помогать семье Хоуков только ради того, чтобы скрыть свою связь с Сатаной.
— Все возможно. Но, Дэниел, я также уверен, что некоторые вероятности правдоподобнее иных.
Допрос Джона Элиота проходил примерно в той же форме: он высоко отозвался о работе Мэри с Хоуками и выразил надежду, что у нее будет шанс продолжить это доброе дело. Он также добавил, что у него есть и другие планы на нее: ему хотелось бы, чтобы в скором времени она вместе с ним стала обучать индейских детей слову Божьему.
— Божьему или Дьявольскому? — презрительно спросил Адамс.
— Только Божьему, — ответил Элиот, не опускаясь до уровня магистрата и не огрызаясь в ответ.
— Если только своим благочестивым поведением она не пытается отвести от себя подозрения в сговоре с Дьяволом, — сказал Адамс, и Мэри почувствовала, как внутри у нее все сжалось, потому что на этот раз магистрат практически попал в точку.
— Насколько мы можем судить, — продолжал Адамс, — причина, побудившая эту женщину обучать детей Хоуков, не имеет ничего общего с возвращением этой семьи в лоно Господа. Предполагаем, что она руководствовалась гнусными мотивами.
— Справедливо, — согласился Дэниел Уинслоу.
Элиота отпустили. И, вероятно, именно потому, что заявления Адамса оказались так близки к истине, Мэри повергла в шок своих родителей и нотариуса, когда назвала следующего человека, которого хотела видеть в ратуше на допросе:
— Прежде чем мне будет позволено сказать мое, может быть, последнее слово, чтобы этот суд был честным и справедливым, я хотела бы, чтобы капитан стражи вызвал сюда моего мужа, Томаса Дирфилда.
За ее спиной Бенджамин Халл невольно прошептал: «Нет» — но так тихо, что его услышали только Мэри и ее родители.
— Зачем? — спросил Адамс.
— Судя по всему, все считают, что это я вырезала метку Дьявола на пороге дома и ходила по дому со столовыми приборами в переднике. Никто даже не предположил, что Томас мог предаться Люциферу. Может быть, это он взял нож и вырезал на дереве звезду, чтобы поприветствовать Нечистого, и подставил меня, подложив вилки в мою одежду.
— Вы это не всерьез, — заметил Адамс.
— Почему, очень даже.
— Сначала вы ложно обвинили его в том, что он якобы вонзил зубья Дьявола вам в руку, а теперь имеете наглость… когда те самые инструменты были найдены на вашем теле…
— Нет, — сказала она, перебив его, — не на моем теле. В моем переднике, когда меня даже не было дома.
— Хорошо, — согласился Адамс. — Хорошо. У вас все равно нет оснований для подобного обвинения. Ни малейших! Вы пытались замарать его имя своим неудавшимся прошением. Теперь же вы хотите, чтобы он отправился на эшафот за ваши преступления. Я этого не потерплю.
Мэри посмотрела на Уайлдера, но тот отвел взгляд, как и губернатор. Глумиться над ней намного проще, чем над ее мужем. И в глубине души Мэри понимала, что Томас не вступал в сговор с Дьяволом. Возможно, ее готовность обвинить его является лишь очередным доказательством ее одержимости. Но если не она сама вырезала ту метку и подложила вилки в карман фартука, то это могли быть только Томас либо Кэтрин. Матушка Хауленд ненавидит ее, но не до такой же степени, чтобы отправлять на виселицу?! Маловероятно.
— Итак, его не вызовут на допрос по поводу моего обвинения? — спросила Мэри.
