— Ты знала? — спросила Мэри.
— Перегрин рассказала мне.
Мэри смотрела на свою невестку.
— Он сильно бил тебя, Перегрин, и твою маму?
— Это не лошадь сломала ей шею.
— Она…
— Он знал, что она что-то замышляет. Ты не первая из его женщин, кто обращается к людям, подобным Констанции Уинстон.
— А ты?
— Он никогда не бил меня. Только ее. Со мной он делал кое-что похуже. Намного хуже. Кое-что противоестественное, о чем я никому не говорила до последнего воскресенья, когда рассказала Ребекке.
Матушка Купер смотрела в пол, не в силах поднять взгляд на подругу.
Мэри взяла одно из писем и протянула его Перегрин.
— Я думала, мой отец отдаст его тебе завтра. Я успела написать его при свете свечи. Думаю, ты вполне можешь прочитать его сейчас.
Перегрин кивнула и развернула письмо. Пока она читала, Ребекка сказала:
— Ты хорошо говорила в ратуше.
— Я не видела тебя в зале.
— Я там была и надеялась, что они вызовут меня.
— Моя судьба была решена с самого начала.
— Еще до заседания? Да, Мэри, я боялась, что это так, но надеялась и молилась, — сказала Ребекка, взяла руки Мэри в свои и принялась с силой растирать, чтобы согреть.
— Из тебя вышел бы хороший констебль, — заметила Перегрин, закончив читать. Она поднесла край письма к пламени свечи, держа его так, что огонь полз вверх, обращая бумагу в пепел. Оставшийся клочок она бросила на пол и смотрела, как он догорает, а потом носком ботинка растерла о камень то, что осталось.
— Мои подозрения были верны? — спросила Мэри. — Это ты оставила в земле вилки и пестик?
— Да. Отец был целью — не ты.
— А печеные яблоки? Тоже он?
— Верно. Я перепутала горшки. Отцу достались безвредные, которые я готовила для тебя, а вы съели предназначавшиеся ему, с ядом. Отец должен был умереть. А Ханна не должна была отравиться. Слова Богу, что она съела не больше пяти.
— А метка на пороге? Это была не ты?
— Нет. Это точно твоя служанка. Это она вырезала метку и заявила, что нашла зубья Дьявола в кармане твоего передника.
— Потому что…
— Потому что она боится тебя, Мэри. Она хочет, чтобы ты ушла из этого мира. Так как по причинам, которые останутся загадкой для нас обеих, она действительно неравнодушна к моему отцу. А если тебя повесят, она получит все, чего желает.
— Нам пора идти, — сказала Ребекка, и Мэри подумала, что это относится к самой Ребекке и Перегрин. Но Перегрин взяла Мэри за руку и повела ее из камеры.
— Что ты делаешь? — спросила она.
— То, чего не сделали магистраты, — ответила Перегрин. — Поступаю по справедливости.
— Но Спенсер…
— Мой дядя — очень хороший человек, Мэри, — сказала Ребекка. — Утром он скажет констеблю, что по дороге из тюрьмы на него напали и оглушили, а когда он очнулся, то увидел, что кто-то забрал ключи. Не волнуйся за него.
С этими словами они прошли по темному коридору навстречу свободе.
Ночной воздух был еще холоднее, чем в камере, и пробирал до костей, но он был чистый и свежий, и Мэри даже готова была слепо последовать за Перегрин, ведь это так удивительно: прежде она неверно судила об этой женщине, а теперь, когда думала, что уже слишком поздно, вдруг поняла ее. Но рассудок упорно твердил Мэри, что нужно выяснить подробности плана.
— Пожалуйста, скажи мне, куда ты меня ведешь? — спросила она.
Перегрин шепнула что-то на ухо Ребекке, и та быстро обогнала их и повернула в сторону богатых домов у ратуши. Ей придется пройти мимо эшафота. После того как Ребекка оставила их, Перегрин ответила:
— На «Бэдманстер», корабль, который завтра отплывает на Ямайку.
— Куда ушла Ребекка?
— За Генри Симмонсом.
— Он знает, что вы задумали?
— Только то, что мы придумали, как тебя освободить. Больше ничего.
Мэри взяла Перегрин за руку.
— Но что будет с тобой? Ты собираешься отплыть с нами и оставить семью?
— А с чего вдруг они станут подозревать меня? Я остаюсь здесь. Из твоего письма было ясно, что ты начала догадываться о том, кто я такая и на что решилась, только потому, что ты знаешь моего отца.
— А Кэтрин?
Глаза Перегрин светились во тьме точно два круглых драгоценных камня.
— А какой бы участи ты ей пожелала, Мэри?
— Она хотела, чтобы меня повесили. Видимо, она сама заключила сделку с Дьяволом.
— Тогда, на мой взгляд, подходящим наказанием для нее будет провести остаток дней в этом мире с моим отцом, прежде чем встретиться со своим настоящим хозяином в следующем, — заключила Перегрин.
Мэри улыбнулась так, как не улыбалась давно.
— Думаешь, твой отец женится на ней?
— Да, — ответила Перегрин. — И они заслужили все несчастья, которые навлекут друг на друга. А сейчас нам нужно поторопиться.
— Я не увижусь с родителями?
— Нет. Не сегодня. Я хочу, чтобы задолго до рассвета ты уже была на корабле, и сама намереваюсь вернуться домой задолго до рассвета.
— Джонатан…
— Джонатан не посмеет требовать у меня объяснений после всего, что натворил. У него своих грехов в избытке.
Теперь они шли быстро, но у Перегрин хватало дыхания, чтобы говорить дальше:
— Пожалуйста, не бойся. Я верю, что ты снова увидишься со своими матерью и отцом. Когда-нибудь.
— Когда-нибудь, — повторила Мэри, и при звуке этого слова покачнулась, точно вновь оказалась на борту корабля, который когда-то давно привез ее в Бостон. Улыбка ее испарилась, но она не могла придумать иного плана спасения, в то время как они бежали к гавани.
— Хотела бы я знать, как тебя отблагодарить, — произнесла она.
— Я хочу только одного: чтобы ты меня простила. Мне давным-давно стоило протянуть тебе руку помощи и вытащить тебя из этой ямы, — ответила Перегрин и вдруг остановилась, а Мэри — вместе с ней. Она тоже услышала этот звук: лошади. Две.
Перегрин потянула ее за росший в чьем-то дворе большой дуб, чей широкий ствол в такую погоду был холоден, как мраморная колонна. Окна в доме были черны, но это еще не значит, что оттуда никто не наблюдает за ними, пока они стоят совершенно неподвижно за деревом, надеясь, что оно скроет их от всадников.
К ним приближались Томас и его приятель, которого Мэри видела впервые. Неужели после того, как муж оставил ее в тюрьме, он пошел в таверну и просидел там до закрытия? Очевидно, так и было. Второй всадник заметил, что за деревом кто-то стоит.
