Та достала из сумочки зеркальце и влажные салфетки и принялась вытирать подтеки туши. Несколько секунд Роман за этим наблюдал, а потом молча завел машину и вырулил на дорогу. Он не знал, как начать разговор. Он боялся дать волю воображению, потому что оно рисовало слишком неприглядные картины. Юла же молчала. Закончив приводить себя в порядок, она сбросила туфли и, забравшись с ногами на сиденье, отвернулась к окну. Роман то и дело поглядывал на ее отражение в стекле.
Через десять минут он не выдержал:
— Зачем ты к нему поехала?
Он не хотел, чтобы вопрос прозвучал наездом, но, кажется, именно так это и прозвучало.
— Отвези меня домой, — ответила Юла.
— У вас что-то было?
— Бабушка еще не спит, наверное.
— Ты меня слышишь? — повысил голос Роман.
— А ты меня? — повернулась к нему Юла.
Роман выдохнул и несколько секунд смотрел на дорогу, собираясь с мыслями, а потом медленно проговорил:
— Да, Юля, я тебя слышу.
— Правда? А мне вот кажется, что ни черта! Вы все меня не слышите, как будто мне связки не просто повредили, а вообще их отрезали. Я говорю, говорю, а никто не слышит: ни ты, ни отец, ни бабушка… Все только и рассказывают, что мне делать. А послушать всем влом!
— Юль, это неправда. Если у тебя сложилось впечатление, что я тебя не слушаю, то оно ошибочное. Поверь.
— Заткнись! Просто заткнись! — выкрикнула Юла и снова разрыдалась.
Роман сильнее сжал руль, понимая, что ни черта не умеет утешать. С Машей, вероятно, случайно получилось. Он тут же устыдился мыслей о Маше и протянул руку в знак примирения, но Юла сделала вид, что не видит его жеста. Тогда Роман положил ладонь ей на бедро. Положил без подтекста, как делал много раз до этого, однако Юла вдруг взвилась и отбросила его руку так, будто он ей под юбку полез.
— Хватит меня лапать!
— Юль, ты что? — ошарашенно произнес Роман.
Юла сердито отвернулась и не ответила.
После нескольких минут тишины Роман включил радио и принялся прокручивать в голове тексты звучащих в эфире песен, чтобы хоть немного упокоиться.
Юла не стала возражать, когда он припарковался в ее дворе и вышел проводить. Уже в лифте Роман подумал, что понятия не имеет, как объясняться с Жанной Эдуардовной. Зеркало отражало его изрядно помятую физиономию, грязные, порванные на колене джинсы и сбитые костяшки.
Жанна Эдуардовна негромко охнула и приложила ладонь к губам таким жестом, будто была как минимум на сцене Большого.
— Проходите! — звучно произнесла она, отступая в сторону.
Роман молча вошел и остановился у порога. Юла сбросила туфли и побрела по коридору.
— Юленька!
— Ба, не сейчас, — отрезала она, и Жанна Эдуардовна, двинувшаяся было за ней, остановилась на полпути.
— Что стряслось, Роман? — повернулась она к Роману, и взгляд у нее стал такой, будто они переместились со сцены Большого в комнату дознавателя.
— Я не знаю, что вам ответить, — произнес Роман, чувствуя безграничную усталость.
— Внешний вид Юли — ваша работа? — цепко глядя в его лицо, уточнила Жанна Эдуардовна.
Роман покачал головой.
— Это хорошо, Роман. Это очень хорошо. От вас бы она такого не пережила.
Роману стало так муторно, что даже затошнило, хотя последний раз он ел много часов назад вместе с Машей.
— Вы пострадали? — продолжала допытываться Жанна Эдуардовна.
— Нет, все в порядке, — на автомате ответил Роман, признаваясь себе, что, конечно, он несет ответственность за Юлу, но прямо сейчас не прочь бы передать эту ответственность кому-то другому.
— Тогда не буду вас задерживать, отдыхайте.
Порой ему казалось, что бабушка Юлы умеет читать мысли.
— Вы… позаботьтесь о ней, ладно? — ляпнул Роман и сам понял свою бестактность. Будто он допускал мысль, что Жанна Эдуардовна без его просьбы не стала бы заботиться о внучке.
Однако пожилая леди лишь покачала головой и красиво поставленным голосом произнесла:
— Непременно.
Дома Роман обнаружил, что у его ветровки оторван карман, протерт один из рукавов и надорван воротник. Он достал из хозяйственного шкафчика в ванной большой мусорный мешок и засунул в него свернутую ветровку. Туда же отправились порванные джинсы. Проделывал все это Роман на автомате. В голове не было ни единой связной мысли. Будто в промокшей одежде закоченело не только его тело, но и мозги.
Роман пустил в душе воду и, раздевшись, оглядел себя в большое зеркало. На груди слева красовалась ссадина, и он вспомнил, что чей-то удар пришелся как раз по нагрудному карману, в котором лежал телефон. Помимо этого у него оказалась разбита губа, а левое колено и правый локоть выглядели так, будто он проехался ими по асфальту. Забравшись в душевую кабину, Роман понял, что можно было не проводить осмотра, а выяснить все опытным путем: ссадины нещадно жгло от горячей воды.
Промучившись пару минут, Роман выбрался из кабины, замотался в полотенце и отправился на кухню за аптечкой.
Телефон он проверил, уже лежа в постели. Там было сообщение от Маши, голосовое — от деда и пропущенный звонок от Стива. Чат с Машей Роман открывать не стал. Деду решил ответить завтра, потому что в Лондоне было около полуночи. В это время дед уже спал. А вот Стиву Роман написал:
«Подрался сегодня в баре».
«Офигеть, — пришло через пару минут. — Хочу в Москву. Здесь у нас болото».
«Цени свое болото, придурок», — написал Роман, а про себя подумал, что он свое не ценил и в его болоте случилось цунами. И волны, кажется, еще даже не достигли максимальной высоты.
Глава 21
Я — тот, кому суждено ошибаться.
Димка не знал, на какой по счету звонок Машка наконец ответила. К тому моменту он успел накрутить себя почти до нервного срыва. Сначала он просто нервничал, ожидая разборок с Машкой, когда же стало понятно, что она не отвечает на звонки, воображение начало подсовывать картины одну страшнее другой. А ведь до этого он был уверен, что справился: победил свою привычку сразу думать о плохом. Но, вероятно, безрезультатный дозвон до Машки слишком сильно отбросил его в те дни, когда он так же набирал номер отца. С той лишь разницей, что номер отца сразу был вне зоны доступа, Машка же просто не отвечала, и это тоже почему-то пугало до икоты.
Димка отмахнулся от Сергея, когда тот предложил поужинать, отмахнулся от Ляльки, которая что-то там хотела ему рассказать. Он был просто не в состоянии воспринимать информацию. Весь его организм перешел в режим ожидания.
Он ходил из угла в угол по своей комнате и обещал себе, что выдержит десять минут, а потом попробует набрать еще раз. И срывался. Не выдерживал даже пяти и вновь набирал Машкин номер. Он не верил в то, что Машка могла обидеться из-за фоток с Шиловой настолько, чтобы игнорировать звонки. Значит, что-то случилось. Что-то непоправимое. Почему он, идиот, не включил телефон сразу? Почему позволил себе почти полдня быть без связи? Еще гордился собой втайне: вон как круто победил зависимость.
